Размещаем собственные творческие изыски лаконичных форм: стихи, рассказы, хайку, эссе и другое подобное. Стараемся вкладывать Ценное, а не просто графоманить в надежде на случайную похвалу.
Любить это без всяких недовольств, соплей и визгов ВЕРИТЬ в того, кого любишь и не строить вокруг него клетку манипуляций... Вам кто-то нужен? Тогда спросите себя ЗАЧЕМ? Чтобы дарить Любовь - ну так дарите, в чем дело? Зачем страдать?
Любить….ну право не грешно! Но чувству подтверждение дано В материи, в Душе и даже теле Чтоб чувства славные цвели, а не херели.
Костёр Любви, чтобы горел не угасая Дровишки надо, чтобы кто-нибудь бросая Любил во всём и потакал во всём. Реальность жизни – да! А виртуал тут ни при чём.
Вот где рождаются страданья Когда любви не соткано признанье А только призрачное упованье. А все, хоть и реальные мечтанья - приводят к сумрачным страданьям
Ведь всем известны мудрые слова Скольк баснями не кормишь соловья А пища птичке надобна простая Иначе глянь и птичка вместе с песнями растает. экспромт
Каждая жизнь человека — это постижение божественных качеств своего небесного наставника. Вот так постепенно человек, познавая и изменяя себя, раскрывал заложенные в каждом из нас способности к ясновидению, телепатии, телекинезу, телепортации…. После того, как сознание людей перевернулось, энергия, которая должна оживлять заложенные в нас способности, оказалась в самой нижней чаре (энергетический центр). А энергия, предназначенная для нашего физического тела, попала в верхнюю чару. Вот почему мы способны использовать всего четыре процента клеток головного мозга. Сейчас на наших глазах происходит обратный процесс. После того, как 12 тысяч лет тому назад у нас в очередной раз перевернулись полюса, спираль эволюции развернулась вниз и стала доминировать яньская (мужская энергия). В этот космический период, когда энергия всё глубже и глубже погружалась в наш физический, проявленный мир, преимущество было за теми, кто выбрал путь служения золотому тельцу (поклонение культу Луны). С приходом галактической Весны (Сатья-Юги) в свои права входит иньская (женская) энергия. Подчиняясь космическим ритмам, спираль эволюции развернулась вверх, и теперь будут доминировать те, кто остался верен духу и идёт стезёй служения Свету (культ Солнца — КУЛЬТ-У-РА). Во внешнем мире это отражается на изменение климата. То, что нам представляют как парниковый эффект, на самом деле просто приход галактической Весны. Когда наступила галактическая Зима (Кали-Юга), на землю пришёл ледниковый период. Люди знали, что этого не избежать и к нему просто готовились. То же самое и с Весной: её нельзя запретить и тем более с ней бороться, к ней просто нужно готовиться. Об этом говорил и Христос, завещая нам идти путём света: «Возлюби ближнего твоего, как себя самого», «Возлюбите врагов ваших». Но тьма всё извратила, и вместо любви люди получили СТРАХ, СЛЁЗЫ и СМЕРТЬ. За последние две тысячи лет на земле произошло более полутора тысяч войн! Время, которое было дано на развитие тел души и духа мы потратили на создание механических заменителей наших божественных способностей, на разрушение и вражду. ТЕЛЕ-С-МА В «Изумрудной скрижали» Гермес Трисмегист говорит: «Самая сильная сила всех сил — то энергия ТЕЛЕ-С-МА!» Благодаря этой энергии у человека развиваются способности к ТЕЛЕ-кинезу, ТЕЛЕ-гонии, ясновидению, яснослышанию. После того, как ТЬМЕ удалось разрушить х-РА-мовые сооружения (Стоунхенж, Аркаим), которые играли роль планетарных вихревых генераторов, энергия нашего северного полушария развернулась против часовой стрелки. Вот тогда произошла своеобразная «перезагрузка» нашего мозгового компьютера, из которого были удалены основные программы — их стали заменять механическими устройствами. Вместо яснослышания изобрели ТЕЛЕ-фон, вместо ясновидения ТЕЛЕ-визор. ТЕЛЕ-портация — это умение перемещаться в пространстве; после её утери, была изобретена ТЕЛЕ-га (ГА — это движение: но-ГА, бродя-ГА, цы-ГАН, ГА-нг). ТЕЛЕ-патия — это способность видеть мысли другого человека. В древности наши предки обходились без голосовой речи, а общались при помощи телепатии. Как это происходило? Давайте попробуем понять какие сакральные свойства заложены в слове с-КАЗ-итель. Слог КАЗ — означает процесс видения. Это следует из тех слов, которые дошли до нас из глубокой древности: КАЗ-ать, КАЖ-и, по-КАЗ, КАЗ-ак. Казаки были необычными воинами, они обладали духовным зрением, могли входить в состояние КАЗ-ачьего спаса. Они перемещались в другое временное измерение, могли видеть полёт пули или наблюдать происходящее зрением своих тонких тел. Корень ТЕЛЕ говорит о том, что с-КАЗ-и-ТЕЛЕ-м мог быть человек, у которого была развита способность к ТЕЛЕ-патии. Сказитель просто садился перед теми, кто к нему пришёл, вспоминал интересные случаи из своей жизни. И всё это было видно у него над головой в виде живых картинок! Поэтому слово с-КАЗ-КА так и переводится: корень КАЗ — это видимые сюжеты, а корень КА — это священный слог, при помощи которого человек настраивался на вибрации своей пятой чары (у славян это панчара, а у индусов чакра вишудха). Если человек овладевал энергиями этого тела, то он мог оживлять вещи и управлять ими. Помните, как в с-КАЗ-КАХ Иван-дурак подходил к избушке и говорил: «Избушка, избушка, повернись ко мне передом, а к лесу- задом!». И она поворачивалась. У особо продвинутых ДУ-РА-ков (ДУ — означает стремление в высь: ДУ-ша, ДУ-х, ДУ-да, ДУ-ма, а РА — означает солнце: РА-ма, х-РА-м, б-РА-т, лав-РА, у-РА). Избы ещё и летали. Когда мы говорим: Левое и правое КРЫЛО дома, это как раз из того времени. После того, как спираль эволюции развернулась и энергия устремилась вверх, стали рождаться дети индиго. Это дети, у которых энергия нового времени оживляет утраченные способности, и таких детей становится всё больше и больше. Для того, чтобы нам их понять, нужно попробовать увидеть мир их глазами. Тест «КОНЬ» Сейчас слово «колдовать» несёт отрицательное значение, а раньше: давать КОЛО означало видеть свои прошлые жизни. Само слово КОЛО означало промежуток времени между рождением и роджением. В древности знали, что существует проявленный физический мир, в котором мы познаём и совершенствуем себя, и тонкий мир. И только после того, как душа человека проходила полный цикл, она возвращалась на землю. Поэтому слово КОЛО можно найти в тех словах, где происходит постоянное движение или замкнутый цикл: КОЛО-ворот, КОЛО-кол, КОЛО-бок. Каждый ребёнок на Руси до пяти лет должен был вспомнить свои прошлые жизни, к двадцати четырём уметь делать то, что умел в прошлых жизнях и уже на основе этих знаний проходить свой следующий КОН. Тьма и здесь всё исказила, превратив эти божественные способности из механизма постижения истин в орудие сдерживания и разрушения. Дети индиго вновь обретают эти способности и могут рассказать не только о своих прошлых жизнях, но и о жизнях близких людей. И это становится очень опасно для тех, кто сейчас управляет миром, ведь может раскрыться весь тонкий механизм. Вот почему происходит такая массированная атака на сознание детей через одуряющие программы радио и телевидения, жуткие компьютерные игры, фильмы ужасов, курение, алкоголь, наркотики. Так новоявленные «цари природы» пытаются убить наше будущее. Если мы ещё не можем видеть свои прошлые жизни и мысли других людей, то заглянуть в себя и возобновить КОН-такт со своим духовным наставником (в христианстве это ангел-хранитель) мы ещё в состоянии. Для того, чтобы понять, нашли мы свой путь в жизни и если нашли, то приведёт ли он нас к источнику знаний, можно применить психологический тест, под названием КОН-Ь. Вот уже более десяти лет я его применяю, когда читаю лекции, семинары, или когда провожу курсы по холодному батику. Первое, что я говорю собравшимся людям: «Убедительная просьба — НЕ ВЕРЬТЕ МНЕ! Мне бы очень хотелось, чтобы вы проверили всё то, о чём мы будем говорить. И только когда вы самостоятельно увидите и прикоснётесь к проявлениям тонких миров души и духа, у вас появится осознанная точка зрения по этому вопросу». Мы с вами уже проходили тест, при котором увидели свой энергетический баланс. Научились при помощи осознанной арт-терапии создавать программу и через рисунки изменять свой внутренний (тонкий) мир. Тест «Конь» проводится точно также. Сядьте поудобней, не перекрещивайте руки и ноги (это блок, защита) и устремите свой взгляд не наружу, а внутрь себя. Для этого расслабьтесь, закройте глаза и просто смотрите, что будет появляться на вашем внутреннем экране. Не удивляйтесь, если вы увидите совсем не то, о чём будет говориться в тесте. Просто ваш ангел-хранитель ищет наиболее доступный для вас язык общения, он показывает состояние дел на момент проведения теста. Обычно, когда у нас проходит семинар (а это два дня по шесть часов), мы в субботу проходим все тесты, а в воскресенье вечером их повторяем. И оказывается, полученной за это время информации, достаточно, чтобы изменилось мировоззрение. Человек это видит и определяет самостоятельно. Я лишь два раза проговариваю один и тот же тест, без каких-либо изменений. А сейчас проведем сам тест Вы выходите на поляну… На поляне стоит конь… Вы идёте к нему… Посмотрите какой масти конь, какая у него грива, есть ли сбруя, седло... Потом вместе с ним направляетесь к реке…. (Дайте время себе: все как следует рассмотреть). После реки входите в перелесок… До вас доносится журчание воды… Повеяло прохладой… Вы идёте на звук… Перед вами источник… Вот что я увидел при тестировании. Поляна была посередине могучего леса, и трава, перемежаясь с самыми разнообразными цветами, доходила мне до пояса. Конь пасся на поляне, но когда увидел меня, то подошёл и ткнулся мордой мне в плечо. (Я живу в городе, где нет лошадей, и поэтому такое ко мне отношение благородного животного приятно удивило). Подойдя к реке, я постоял на камне и подождал, пока конь напьётся. Потом мы пошли вправо к перелеску, и в этот момент я увидел себя уже со стороны. На мне была расшитая ярким орнаментом рубаха. Я держал коня под уздцы, и мои длинные седые волосы переплелись с ослепительно белой гривой коня. Мы шли через берёзовый перелесок, весь пронизанный светом, и источник я увидел ещё издалека. Я испытал какое-то невероятное притяжение, наклонившись опустил в ледяную бурлящую воду свои ладони и увидел, как от меня удаляется конь. Я смотрел, как он всё дальше и дальше уходит, но это обстоятельство почему-то меня совсем не трогало. Для меня главным стал источник. Образ коня в этом тесте олицетворяет ваш путь — вышли вы на него или нет. У меня на занятиях присутствовали люди, которые не видели коня. Видели тень коня или слышали, как он фыркает и переступает ногами. Были и такие люди, которые видели посреди поляны трёхэтажную виллу или двух коней разного цвета, но ни одного не могли поймать. При помощи этих видений ваш ангел-хранитель показывает состояние ваших дел. Попробуйте встать на его место и придумать, как он должен показать вам, что в жизни вы делаете что-то не так! Когда на ваших глазах конь из белого превращается в коричневого с чёрной гривой, это может означать, что сейчас в вашей жизни наступил момент, когда все мысли о том, как достать денег или мысли очень приземлённые не соответствуют пути вашей легенды (помните, как у Коэльо в «Алхимике?»). Если вы берёте коня под уздцы, это уже говорит о том, что вы не просто вышли на свой путь, но и управляете процессом. Есть и такие люди, которые увидели себя едущим верхом на коне. У детей часто появляются пегасы или единороги. Помню, как моя младшая дочь Женяха всё пытала меня: «Как называется конь, у которого рог на голове? Почему у него бородка, как у козла, и почему грива пахнет цветами?» Встречались и такие дети, которые на пегасе парили над Землёй: их дорога там, и они сюда пришли для того, чтобы помочь и нам отыскать путь. Река означает и испытание, и очищение. Если человек подошёл ко времени испытания подготовленным, то мог возникнуть мост. Или, как по мановению волшебной палочки, человек переносился на другую сторону. У кого-то река — это непреодолимый бурный поток. Был у меня случай, когда парень увидел грязевой поток, который катил камни не вниз по течению, а вверх. Если вы, подойдя к реке, поворачиваете вправо или влево, то это для вас тоже очень серьёзная информация. Попробуйте сами догадаться, что означает повернуть налево или направо? Перелесок — это отношение к непроявленному миру духов, тут главное понять, страшно вам или нет. Вспоминаю тест, который проводил в Гуманитарном техникуме инновационных технологий. У парня оказалось два перелеска. Правый перелесок был заполнен светом, а левый — отбрасывал страшные тени. Там появлялись и исчезали разные образы, и из темноты сверкали чьи-то глаза. И тогда белый единорог вырвался из-под правой руки парня и встал между ним и страшным перелеском, а он из любопытства вставал на цыпочки и через спину единорога всё пытался рассмотреть, что там происходит. Это означало, что у молодого человека был тогда очень ответственный момент: он на распутье, и от того, какой он выберет путь, очень многое зависело. На самом деле парень был гитаристом. Его приглашали в другой ансамбль, который уже был на слуху. Появлялась возможность гораздо быстрей проявить себя, но что-то его удерживало от принятия решения. Вот это он и увидел. В этом же техникуме ко мне подошла директор и попросила провести тестирование девочки, которая прогуляла целый месяц занятий. В тот момент на педсовете решалось: допускать её до экзаменов или нет. С девочкой произошла банальная история. Родители купили ей квартиру, надеясь, что она будет лучше заниматься. А она влюбилась. Нужно было понять: любовь ли это? Я повесил на школьную доску «индикатор» (о нём уже было написано в оранжевой книжке-раскраске) и попросил девушку закрыть глаза и думать о своём избраннике. Надо было видеть, какая буря эмоций отражалась в этот момент на лице. Потом я попросил её посмотреть на индикатор и назвать цвет, который она увидела. Это оказался КРАСНЫЙ цвет. Он означает чувственность, желание плоти, которое было принято за любовь. Это произошло потому, что чувства, возникшие впервые и принятые за любовь, девочке не с чем было сравнить. Поговорив с ней ещё немного о жизни, мы перешли к проблемам учёбы. Я взял рисунок, на котором были нарисованы розочки, и попросил одну из них мысленно раскрасить в фиолетовый цвет. Сначала у неё округлились глаза от удивления: как это? Потом у неё всё получилось, но через какое-то время розочка из фиолетовой становилась красной. Она опять прилагала мысленные усилия и «раскрашивала» розу в фиолетовый цвет, но она у неё на глазах превращалась в красную (не пугайтесь — дети обладают способностью видеть цвет мысли). Я это не могу видеть, а дети видят. Это подтвердилось на одном из занятий. Обычно цвет, в который раскрашивается рисунок, можно было определить при помощи ладони, расположенной над рисунком. По тому, какой интенсивности идёт поток, холодный или тёплый, можно было догадаться, в какой цвет раскрасили рисунок. Когда мы провели такое занятие в группе и девочка мысленно раскрашивала розу в фиолетовый цвет, а стоявшие рядом дети видели другой цвет, она могла убедиться, что ее мысли заняты не тем, чем надо. После этого мы провели все тесты, и я посоветовал ей для создания настроя применить цвет и подобрать соответствующую музыку. Через неделю мы провели повторные тесты, и я был просто поражён результатами. Она рассказывала, что увидела в роще целую стаю необычайно красивых птиц разного цвета, которые пели на разные голоса. И хотя конь тащил её к источнику, она осталась в перелеске, наблюдая за птицами. Я такое встречал впервые и никак не мог сообразить к чему всё это. И тут она сама стала все объяснять. Оказывается, в магазине «Путь к себе» она по моему совету накупила кучу самых разных кассет и, сидя дома, пыталась понять: под какую музыку лучше делать уроки. И так ее ангел-хранитель показал ей этот процесс. Оказывается уроки могут быть не такими занудными, как нам кажется, они могут иметь свой цвет и звук. Я посоветовал девочкам (и вам советую) повесить в спальне полюбившийся рисунок, но не раскрашенный, а черно-белый. И прежде, чем лечь спать, посмотреть свой цветовой баланс (этот тест приведен в оранжевой книжке-раскраске) и мысленно раскрасить картинку в те цвета, которых у вас было меньше всего. Затем задайте рисунку программу, чтобы он отключился после того, как вы восстановитесь… и ложитесь спать!
тюрин
Добавлено спустя 35 минут 10 секунд: Как только книга становится знаменитой, автор умирает. Так случилось, например, с книгой "Пророк" Халила Джибрана. То же произошло с "Титанджали" Рабиндраната. И это не исключение, это почти правило. Как только вы становитесь известным автором, вы перестаете идти на компромисс. Для чего? Вы уже знамениты. А когда вы не идете на компромисс, люди перестают замечать вас, они вас игнорируют. А ведь все ваше творчество было основано на желании вашего Эго. Теперь, когда это желание осуществилось, творчество угасает. (Ошо)
Дар Атиши
Добавлено спустя 5 минут 12 секунд: Мы страстно жаждем внимания других, потому что так мы можем создать, по крайней мере, псевдоцентр. Если настоящий центр потерян, хочется положиться на псевдо. Он даст нам видимость единения, он сделает из нас личность. У нас нет индивидуальности: она является квинтэссенцией бытия, находящегося в реальном центре, которое действительно знает себя. Но если у вас отсутствует индивидуальность, вы можете, по крайней мере, стать личностью, можете обрести характер. Личность занимается попрошайничеством. Индивидуальность - это ваше сокровенное внутреннее развитие, это рост. Ее ни у кого не надо выпрашивать, и никто не сможет вам ее дать. Индивидуальность - это ваше открытие. Но характер может быть только выпрошен, его можно скопировать с кого-то другого. Фактически, только другие могут дать его вам
Добавлено спустя 4 минуты 42 секунды: Это стихотворение стало песней через два года, а через три было записано в звуке... *** Одна и та же сила надевает на нас цепи, Чтобы однажды, когда совсем невмоготу... Поляны свободы познать и любви степи! Души вольной священную наготу.
Одна и та же сила птицей рвется из клетки! Синеглазым Небом напиваясь взахлеб... В тот миг , когда состояние "рыбы в сетке"- Мертвой хваткой за горло руками берет...
*** Именно в этот миг ... Именно в этот час... Душа изначальная просыпается в нас... Сердце поет... сердце слышит зов... Это Любовь! Это Небес Любовь! ***
В полноте преданности Источнику всех Миров. Раскрывая себя и лишь Его внутрь впуская. Понимаешь, что был уже давно готов... Ступать по Земле , духом ввысь улетая...
Уже невозможно в себе это держать! Рвусь вперед, блаженству уступая дорогу... Как здорово, что отвечаешь... что могу позвать! Что могу доверить себя любимому Богу!
*** Именно в этот миг ... Именно в этот час... Душа изначальная просыпается в нас... Сердце поет... сердце слышит зов... Это Любовь! Это Небес Любовь!
Никогда не замечал, чтобы на этой станции кто-нибудь сходил. Сколько раз, проезжая здесь, я видел абсолютно пустой перрон, аккуратный свежевыкрашенный вокзал, дома, утопающие в зелени, и никакого намека на жителей. И, главное, никто этому не удивлялся. Я тоже. Поезд открывал на пару минут двери, затем, коротко свистнув, трогался. И опять ни одного любопытствующего — почему даже в летний зной никто не удостаивает вниманием этот провинциальный городок?
С самого утра начав делать все наоборот, я и тут, неожиданно для себя, подхватил багаж и выскочил в уже закрывающиеся двери. Мне показалось, или на самом деле в вагоне раздался дружный удивленный возглас.
Маленький чистый городок встречал чрезвычайно приветливо. Словно именно меня ждал в гости и теперь демонстрировал аккуратную зелень вдоль вымытых дождем дорожек, уютные скамейки-диванчики и витрины, выложенные сушеными сахарными дынями, жареными каштанами и всевозможными джемами. Вот уж город-сладкоежка.
Я вошел в первое попавшееся кафе и оказался единственным посетителем. Хозяин (наконец-то первый человек!) радушно улыбнулся и в мгновенье ока заставил мой маленький столик разной снедью. Улыбаясь, довольный произведенным впечатлением, уселся поодаль.
— Вы смеетесь? — спросил я, когда поел и увидел счет на мизерную сумму.
— Ничуть, — хозяин улыбнулся.
Я расплатился. Вроде бы надо уходить, но мной овладела какая-то сытая дремота.
— Ваш город такой милый, провинциальный, — попытался я завязать разговор.
— Ну отчего же? — медленно возразил хозяин кафе. — Не такая уж провинция... У нас нет ни театра, ни библиотеки, даже банального клуба любителей кошек или кактусов там... Но есть зоопарк!
— А гостиница у вас найдется?
Его улыбка сменилась задумчивым взглядом. Он, казалось, рассматривал на мне каждую пору, но с какой целью — я понять не мог.
— К сожалению, гостиницу сейчас ремонтируют.
На улице появились редкие прохожие, — кто с кошкою на руках, кто с белкою, сусликом, иные шествовали с собаками на поводках.
— Но вы можете снять превосходную комнату у директора зоопарка.
— В этом городе есть зоопарк?
Я подумал, что какой-нибудь местный житель завел зверинец и теперь на потеху публике именует себя директором зоопарка.
— К сожалению, есть, — тихо и грустно почему-то сказал хозяин. — Пройдете до конца этой улицы, свернете на следующую и там, около озера, увидите дом директора.
Высокий человек неопределенного возраста косил газон. На нем были мятые парусиновые брюки, широкая рубаха навыпуск. Солнечные очки то и дело съезжали на нос. Он снял их, как только я обратился к нему, и молча, с непонятым мне выражением, посмотрел на меня. Оказалось, что передо мною сам директор.
— Могу я снять у вас комнату на несколько дней?
— Да, конечно, — охотно ответил директор, вытер потные руки о штанины и повел меня к дому. — Наверху три комнаты, здесь — две. Есть еще холл, библиотека и веранда. Пожалуйста, решите, где вам будет уютнее — наверху или внизу.
На мой вопрос о цене директор назвал такую цифру, что даже из самой захудалой каморки меня бы выставили вон, предложи я такую плату.
— За такие деньги портье присматривает за собачкой, пока хозяин ее принимает ванну, — попытался я шуткой вернуть этого человека к реальности, но он, ничего не ответив, вышел в сад с явным намерением продолжать косить.
Выбрав самую маленькую комнату на втором этаже, я открыл окно. Перед домом с обратной стороны расстилался парк. Сквозь густую листву доносились крики животных, и я удивился, почему не услышал их раньше.
— Я так и думал, что вы выберете эту, — приветливо сказал директор, внося в комнату мои чемоданы. Не обращая внимания на неловкость, с которой я попытался перехватить свои вещи, он тут же предложил: — Если вы не устали, могу показать вам своих питомцев.
Директор открыл невысокую калитку, и мы вышли к аллее. Среди деревьев стояли клетки, причем весьма странные. Многие состояли всего из двух стенок.
Горный козел раздумывал — перепрыгнуть ему через невысокую ограду или обойти ее.
Сквозь ячейки кроличьих клеток мог пролезть не только кролик, но и зверь в четыре раза больше этого кроткого животного, и я просто удивлялся — что они забыли на своих обглоданных пятачках, когда совсем рядом росла сочная трава, и нужно было только к ней выйти?
Но апогеем всего был барс, сидящий на деревянном заборе, предназначенном ограничивать сферу деятельности этой дикой кошки. Признаюсь, на всякий случай я перешел на другую сторона аллеи и как можно спокойнее попытался спросить:
— Они все ручные?
В это время внушительных размеров бурый медведь лениво вышел из-за своей перегородки и лапой прихлопнул лягушку, прыгавшую нам навстречу. Довольно урча и не обращая на нас внимания, он размазал ее по пасти, а затем вернулся на место, не произведя никакого впечатления на моего спутника.
Директор не ответил на мой вопрос, будто его не было вовсе.
— Вон к той лисичке я подхожу в первую очередь, — весело сказал он. — Все-таки первый экземпляр.
Он протянул руку к пушистому существу с влажным, черным носиком. Янтарно-желтые глаза недобро блеснули, и лиса мгновенно вцепилась в кисть директора.
— Ну, ну, милая. Пора оставить эти замашки. Старая история, — обернулся он ко мне. — Как дома, так и здесь.
Я подумал о лисе и возразил:
— Но в природе ей же необходима жестокость... Лисы должны, чтобы выжить, ловить зайцев, воровать кур...
— Нет, курятину она не любила. А насчет воровства... Нелогично. Разве она была голодна или не обеспечена?
— Я вас не понимаю.
— Посмотрите, какой отличный кабан! — воскликнул директор и тут же потащил меня к столбикам, наспех переплетенным веревкою. За ними возвышался грязный, резко пахнущий холм величиной в три здоровых свиньи. Холм встрепенулся, захрюкал, обнажая серо-желтые клыки на красных, словно кровавых, деснах. Малюсенькие глазки злобно сверлили нас...
— А это верблюд. Там — обезьяны. Хотите посмотреть на аллигатора? Вы, вообще-то, кого-нибудь из животных любите?
— Я? Не знаю, — в замешательстве отозвался я.
— Глядите, какой отличный бегемот. Глаза настоящие бегемотьи.
— Какими же им еще быть? — удивился я.
— Нет, знаете, могла произойти ошибка. Вы же, наверное, встречали собак с совершенно человечьими глазами?
— Чья ошибка?
Но директор продолжал:
— Много ошибок. Мужчины со слабыми женскими характерами и наоборот...
— Ничего не понимаю, — неприятное раздражение шевельнулось во мне. — Уж не хотите ли вы сказать, что эти звери искусственные...
И тут я осекся. Прямо надо мной висел громаднейший удав. Теперь я понял, что такое быть загипнотизированным кроликом. Я запомнил все, даже сколько чешуек у него между глазами, даже обе дырочки носа, а глаза сравнил с металлическими шариками из детских мини-игр, покрытыми черным лаком, но вот сдвинуться с места — не мог.
— Почему вы остановились? — спросил директор, дотрагиваясь до моего локтя.
— Ааа!.. — завопил я и бросился по боковой тропинке к озеру.
— Осторожно, там утки! — крикнул вслед директор.
— Утренний чай и вечерний кофе. Если вас не устраивает, можем поменять их местами, — предложил директор, когда я спустился утром на веранду. Головная боль мешала вспомнить — происходило ли все наяву или мне приснился дурной сон, навеянный ночными голосами обитателей зверинца.
— Не стоит из-за меня менять привычки, — вежливо заметил я.
— Скоро принесут газеты, а пока не хотите ли прогуляться по зоопарку?
— Нет!!!
Кажется, я вскрикнул слишком громко. Пуговицы на манжетах моей рубашки мелко задрожали, и мне стало трудно попадать чашкой на блюдце.
Газеты с их привычно избитыми фразами и привычный сорт сигарет на удивление быстро успокоили меня, вернули в нормальное состояние.
— У вас есть жена? — спросил я, намекая на ухоженность дома.
— В принципе есть, — равнодушно ответил директор.
— Она сейчас где-нибудь отдыхает?
— Скорее всего, спит. Она любит днем поспать.
Я улыбнулся, но директор продолжил:
— А ночью тявкает, иногда скулит.
Он говорил это спокойно и внешне ничем не походил на сумасшедшего. Я невольно сжался.
— Видите, какие следы оставляет, — директор показал мне руку со следами вчерашнего лисьего укуса.
— Это... это... ваша жена? — недоуменно спросил я.
— Да, — ответил он. — Мне надоело, что она пыталась строить из себя человека. Боже мой, хоть и не молодым, а каким все же глупым я был. Влюбился без памяти в эту особу — симпатичную, игривую, мягкую. Кто же знал, что у нее такие повадки. Залезть в чужой дом ей было так же необходимо, как для нас с вами высморкаться во время гриппа.
— Как залезть в дом? Воровать? — не понял я.
— Да, самым настоящим образом. Где стянет доверие, где кусочек чести, а чаще всего хваталась за чужое счастье. Ловили, колотили. Клялась покончить, но не тут-то было. Хитрила, изворачивалась, так следы заметала, что только поражаешься. Но не зря сказано: все тайное становится явным. И люди, прознав о любом безымянном безобразии, стали на нее пальцем показывать.
— И вы превратили ее в лису? — осторожно спросил я, словно понял правила и включился в эту странную детскую игру.
— «Превратил» — сильно сказано. Я не умею ничего превращать. И вообще это невозможно. Вы сами прекрасно знаете.
— Да, конечно, — быстро согласился я.
Директор достал новую сигарету, закурил и продолжил:
— Я просто загнал ее в угол и привел все доказательства.
— Доказательства чего? — глупо спросил я.
— Объяснил, что ей нечего делать среди людей и пора возвращаться...
— Я кажется, брежу. Ваши истории так занятны, вот только бы понять их... — пробормотал я.
— Я тоже сначала удивился, — невозмутимо продолжал директор. — Все-таки любил ее. А тут передо мной оказался рыжий комок шерсти, норовящий цапнуть. Очень уж обиделась она за разоблачение.
— И чем все это кончилось?
— А ничем. И не кончалось вовсе. Когда соседи узнали о моей бедной жене, они, с одной стороны, обрадовались — изрядно она успела им насолить, а с другой стороны, задумались. Через неделю привели ко мне нашу местную достопримечательность — парикмахера и спросили — кто это? Я ответил, что не знаю, надо понаблюдать, присмотреться... Но парикмахер не выдержал, так испугался, что добровольно стал крысой... Все думали, что только у меня такая способность — заставлять людей признаваться, кто он есть, но потом в нашем городе вдруг стали появляться собаки странных расцветок, кошки, вытворяющие то, что и не снилось нормальным кошкам. Одна старушка, говорят, предложила мужу стать попугаем. Он стал, но успел до этого доказать, что она из семейства грызунов. Почти в каждой семье появились животные. Правда, такой зоопарк только у меня. Согласитесь, не всякий захочет держать диких зверей, ведь это большая ответственность...
Нервно допивая пятую чашку чая, я осторожно спросил:
— Кого же напоминаю вам я?
— А как вы думаете?.. — сказал он, пристально глядя мне в лицо.
Добавлено спустя 7 минут 1 секунду:
Добавлено спустя 22 минуты 2 секунды: А вы когда-нибудь любили?
Ольга Новикевич
А вы когда-нибудь любили? Вот так, чтоб в облаках летать, Чтоб каждый день пылало сердце, Чтоб за любовь себя отдать. А вы когда-нибудь любили? Стучало ль сердце во сто крат? И при объятьях, замечали, Что это выше всех наград? А вы когда-нибудь любили? Мечтали вместе быть всегда? Загадывали одно желание, Когда с небес падала звезда? А вы когда-нибудь любили? Вот так, без гордости,нелепо? И в поцелуях растворялись Душою полностью и слепо? Во взгляде таяли привычно? Влюбленными ведь все мы были, Слова слагали поэтично? А вы когда-нибудь любили?
— Много ошибок. Мужчины со слабыми женскими характерами и наоборот...
— И вы превратили ее в лису? — осторожно спросил я, словно понял правила и включился в эту странную детскую игру.
Просто не надо вмешиваться в Божественный процесс мироздания и мешать лисичкам искать лисов, козлам - козлих, удавчикам - коброчек. Вот правда с Ангелочками одни проблемы... никак друг друга не найдут, может потому что шибко о себе думают, а может потому что доверия ни к кому нет. Не то, что у бедняжек животных - они такие доверчивые - поманил кусочком вкусного...
Подрабатывать в охране я начал четыре года назад, сразу после службы в армии. Работа — не бей лежачего. График — сутки через трое. Сидишь себе в комнатушке, сериалы смотришь. Ночью вздремнуть не запрещается, главное — каждые два часа делать отзвон в центральный офис, мол, на объекте всё в порядке.
Четыре года назад большинство помещений в здании пустовали. Базировалась там всего одна компания Интернет-провайдеров. В 6 часов вечера все монтажники запирали свой офис и расходились по домам. Я оставался совсем один. И вот во время моей третьей смены случилось нечто неожиданное… Вечером, когда все разошлись, я услышал странный шум. Ёрзанье, глухие удары и грубый мужской голос. Я напрягся, вынул из стола электрошокер и вышел из своей каморки. Шум доносился из правого крыла второго этажа. Будто кто-то долбит в дверь и орёт что-то злобное. Разобрать было можно только матерные слова. Поднимаясь по ступенькам, я, конечно, трусил. А куда денешься от своей работы? На улице ещё не стемнело, но наверху было только одно окно в конце крыла, и коридор утопал в сумерках. Я нажал на выключатель, однако свет не загорелся. В тот день электричество работало с перебоями. Такое в нашем здании редко, но случается. Объясняют это всегда одинаково: «Здание старое, что вы хотите? Всегда найдётся, чему сломаться». Я приблизился к месту, откуда доносился шум. Это были двери технического помещения. По ту сторону кто-то матерился и яростно долбил кулаками. На двери была приклеена пожелтевшая бумажка с надписью «Комната №51. Ключ у сторожа». Но замка не было! А в замочные ушки был вставлен толстый кусок арматуры. — Эй! — крикнул я, как можно твёрже, чтобы не выдать дрожь в голосе. — Наконец-то! — раздражённо выпалил кто-то по ту сторону и перестал барабанить по двери. — Кто там? — спросил я. — Конь в пальто! Открывай, давай! Ты чего чудишь? Дверь снова зашаталась, я понял, что лучше открыть, пока её не выломали. Вытащить кусок арматуры оказалось трудно. Он наглухо приржавел. Из этого мне стало ясно, что заперто не вчера. Повозившись минуту, я, наконец, вынул кусок металла из ушек. Из комнаты, едва не сбив меня с ног, выскочил взъерошенный небритый мужик. Глаза на меня вытаращил и как заорёт: — Вот скажи, зачем ты это сделал, а? — Чего? — я думал, что этот мужик мне всё объяснит, а он на меня с обвинениями. — Почему дверь закрыта? — всё так же грубо спрашивает он. Слюной брызжет. Глаза злющие. — Мне откуда знать? Она всегда была закрыта! — говорю. — Ты что, совсем дурак? — более спокойно выговорил мужик, и мне показалось, что его лицо сделалось испуганным. Больше он ничего не сказал, развернулся к выходу и пошел прочь. — Эй! Ты куда? — опомнился я, когда он уже покинул крыло. Побежал за ним, а он, не оглядываясь, быстро спустился по лестнице и вышел на улицу. Я кинулся в свою каморку. Взял ключ, запер главный вход. Снова вернулся и, позвонив в центральный офис, доложил о том, что на объекте был посторонний. Диспетчер с кем-то посовещался, потом сказал, чтобы я всё осмотрел и снова позвонил через пять минут. Я сделал все, как было велено. Поднялся на второй этаж, изучил комнату №51. Смотреть там было не на что: просто длинное тесное помещение. Электрощит с красными буквами «ЩО-3» и лестница на чердак. Увидев лестницу, мне сразу стала ясна разгадка «тайны закрытой комнаты». Я сложил такую версию событий: какой-то псих пробрался в здание, побродил по второму этажу, потом влез на чердак по одной из лестниц в коридоре, а после слез вниз по этой лестнице и оказался в ловушке. Я перезвонил диспетчеру ровно через пять минут. Успокоил, что все замки целы, ничего не пропало, в здании больше никого нет. А потом я сел за стол, открыл журнал и описал всю эту историю на две страницы. И догадки свои тоже описал.
Утром, когда мне нужно было сдавать смену, явился мой начальник. Я занервничал. Он человек строгий — бывший военный. Прошёл, поздоровался и сел читать мой отчёт. Потом попросил показать место происшествия. Мы с ним сходили в комнату №51. Начальник там всё осмотрел, закрыл двери и вставил кусок арматуры на место. После он объявил, что я молодец. Действовал чётко и по инструкции. Я собой загордился. Только это было напрасно. На следующий день мне позвонил сменщик и сказал, что нужно приехать в город. Начальство вызывает. Предупредил, что всем будет выговор. Я приехал. Впервые увидел всех своих коллег. Среди них я был самым молодым. Оказалось, что после моей смены в здание снова кто-то влез. И опять в комнату №51. Охранник это дело благополучно проморгал. Только утром заметил, что кусок арматуры валяется на полу, а двери комнаты открыты нараспашку. Внутри никого не было, ничего не украли, но этот случай начальнику очень не понравился. Он требовал, чтобы отныне без нашего ведома в здание ни одна муха не влетела и не вылетела. Говорил, что у той фирмы тут оборудования на несколько миллионов и всё под нашу ответственность. Распорядился, чтобы главный вход запирали сразу после ухода последнего работника. И чтобы мы целые сутки сидели и пялились в монитор, как нам и положено. Короче, пропесочил нас начальник конкретно. В этот же день на дверь вместо куска арматуры повесили замок. Ключи от него поместили на стенд в комнате охраны. Даже новую бумажку на принтере напечатали и приклеили на дверь. В тексте почти ничего не поменяли – «Ключ на посту охраны (Комната №51)», и теперь это была правда. На протяжении месяца после этого события начальник приезжал по два раза в смену. Иногда лично звонил ночью, чтобы не теряли бдительность. Но никаких больше случаев не было, и строгости к посту охраны поубавилось.
Много времени прошло с того случая. В здании появились новые фирмы. Почти все помещения заняли. На главный вход поставили магнитный замок. Теперь людей в здание я пускал, нажимая кнопку. По ночам для верности дверь запирал на ключ. Работать стало совсем спокойно. И вот полтора года назад случилось ещё кое-что. Правда, этому значение придал только я. В ту самую фирму Интернет-провайдера устроился новый монтажник. Когда я его впервые увидел, то чуть не выругался. Очень уж он был похож на того, запертого, мужика. Только этот скромно улыбался, вел себя так, будто меня видит первый раз и будто всё для него тут незнакомо. Долгое время я был уверен, что это тот самый псих, который тут устроил переполох во время моих первых смен. Всё думал, кому бы сказать потихоньку. Даже груз вины на себе чувствовал, что молчу об этом. Вдруг он чего замыслил нехорошее: вынюхивал что-то, а теперь устроился работать… Но спустя время я понял, что этот новый монтажник и тот сумасшедший не могут быть одним человеком. Этот парень оказался совершенно адекватным, простым и неконфликтным. Однажды мы разговорились, и я окончательно похоронил свои сомнения. В городе он был первый год. Приехал из Астраханской области. Ранее в этих местах не был. Звали его Дима, кстати. Причин ему не верить у меня не было. И я решил, что этот парень никаких странностей не выкинет, однако всё оказалось совсем не так. 7 месяцев назад он пропал при весьма странных обстоятельствах… Случилось это, как нарочно, в мою смену. В тот день снова были проблемы с электричеством. Димке это не давало покоя. Он по специальности электрик, и его жутко раздражает, когда что-то не работает. — Да брось ты. Само всё через день наладится. Сколько раз уже такое было, — сказал я ему, и он немного успокоился. Перестал носиться туда-сюда. После 6 вечера, когда в здании почти никого не осталось, Дима заявился ко мне, улыбнулся и попросил дать ключ от 51-ой. — Уже домой собрался, и до меня только что дошло, что там ещё один щиток есть. Дай посмотрю, чего там, — говорит. — Минут на 10, не больше. Я кивнул на стенд с ключами, мол, бери. Он положил свою сумку на мой диван, взял ключ и ушел. Я был увлечён сериалом и не придал всему этому значения… Прошло около часа. Я сложил ноутбук, решив, что пора сделать обход и закрыть здание на ключ. И тут, встав со стула, увидел на диване сумку Димы и сразу вспомнил, что он не вернулся, хотя обещал принести ключ через 10 минут. Тогда я ещё ничего не заподозрил. Мало ли, увлёкся человек ремонтом. Вышел я из комнаты, проверил первый этаж, поднялся на второй. Вижу: двери комнаты №51 приоткрыты, а в крыле мертвая тишина… Я позвал Диму, он не откликнулся. И тут в животе защекотал страх. Я вспомнил тот случай с комнатой №51 и того мужика, похожего на Диму. И стало мне казаться, что Дима сегодня был так же небрит, и одежда на нём была похожая. Я снова окликнул Диму. Тишина. Ох, и страшно мне стало. Я робко подкрался к двери… Открытый замок висел на одном ушке, а внутри никого не было. Щелкнул выключателем — свет загорелся. Тут мне в голову пришла безумная догадка. Но я гнал эти мысли прочь. Ушел Димка, про сумку забыл, ключ не вернул. Ну и что? Бывает! Докладывать ни о чём не стал. Только спустя трое суток я узнал, что Дима с того дня на работе не появлялся. Его начальник всё ходил, причитал: «Вот куда он делся? Ведь не пьющий». Я понял, что видел его последним, и каждую свою смену про него спрашивал. Думал, объявится и развеет мои дурацкие подозрения. А его всё не было. В полицию обращались — без толку. И вот теперь я сижу в свои смены, думаю. А, что если окончание этой истории с исчезновением осталось где-то в прошлом? Тогда и удивляться не стоит, чего Дима стал на меня орать… Конечно, внезапно оказавшись взаперти, подумал бы, что это я его закрыл… Ещё я вспоминаю тот случай, как на следующие сутки кто-то снова пробрался в комнату №51. Вдруг это тоже Димка, когда понял, что «не там вышел»? От того замка есть и запасной ключ, но я замок на двери вешать не стал. Положил в ящик стола. А двери комнаты №51 слабо перевязал тоненькой проволочкой, чтобы легко было можно открыть изнутри. Воровать там всё равно нечего. А Димка, может, ещё вернётся?
Случается такое, когда ты встречаешь своих людей по неуловимому ощущению в груди, по случайному теплу глаз, по паре написанных строчек, по паре задетых клавиш в фортепианной партии, ты понимаешь — вот, еще один человек, с которым ты как-то связан… Может даже случиться так, что вас протащит мимо друг друга на противоположных эскалаторах метро, или вы простоите на перекрестке у светофора в разных авто, или поймаете взгляд друг друга, стоя в поездах, по разные стороны железнодорожной платформы, а потом они тронутся, и вас унесет в разные стороны… Важно совсем другое… Можно сожалеть о чем-то утраченном, о чем-то таком, что толком и не успел обрести… а можно, просто улыбнуться друг другу… такие моменты для меня подтверждают существование чего-то высшего, в сущности своей, божественного… ______________ Хулио Кортасар
Она вздохнула, со злостью рванула тряпку - и замерла, всматриваясь в чудо. С полотна в затхлый сумрак заброшенной комнаты, торжествуя, шагнул яблочный сад ее детства - она помнила, кажется, каждое дерево, каждую нарисованную трещинку в коре. Шел дождь и солнце играло на разноцветных листьях, разбрасывая улыбки бликов. С неба глядели ангелы, из ветвей - совы и лисы. И сама она - тринадцатилетняя - смеялась, протянув руки навстречу прекрасным яблокам... Радость моя! Сколько лет мне лететь, тосковать ни о ком, сколько зим зимовать, не заметив ни дня, столько снов тебе слать по земле босиком, столько жизней прожить, ожидая меня... Что было дальше - вы уже знаете. И, даже, если и не были в Третьяковке, то наверняка читали статьи в газетах - о "художнике одной картины". Батхен Вероника Владимировна > Художник, или сказка о найденном времени
«Непросто прорасти слова насквозь…» «Я непристоен? Нет, я непреложен»
А. Жестов
Непросто прорасти слова насквозь, С границами души соприкасаясь, Когда ладони вместе, судьбы врозь. Когда следы читаешь, опасаясь Остаться не при ложе – при ноже, Давить на жэ, мажоров развлекая. Шагнуть под дождь с душою неглиже, Связать себя с каретой вместо Кая. Ты неприкаян. Герда так горда, Что третий год идет искать налево. Залог непогрешимого труда Оставит Ледяная Королева. У Города долгов – как голубей, Остынь, кому ты нужен нераспятый. На паперти вокзала Всех Скорбей Болтаешься оторванной заплатой. Не заплатив, не скатишься с ума. Дорожная сума небес дороже. Забудь любовь! Тогда она сама Придет согреть твое пустое ложе. Ты непреложен – значит не при лжи…
«Сказки о потаенных дверцах. Городская мистика» Ника Батхан
Фараоново племя
Антон Горянин был неудачливый человек. Точнее невезучий фотограф. Ему пришлось стать фотографом, когда отец безнадежно слег. Без выставок не вступишь в Союз Художников, а без красной корочки в кармане не удержишь за собой мастерскую. Антон жил на Зеленина, в бывшем доме герцога Лейхтенбергского, в огромной застекленной мансарде среди мольбертов, гипсовых бюстов и прочего хлама, оставшегося от отца и, скорее всего от деда. Оба писали вождей, заводские пейзажи и голых женщин в свободное время, оба были фанатиками искусства. У Антона же с красками с юности не срослось. Зато с первой же «мыльницы», сменянной за бутылку у пьянчужки с первого этажа пошли приличные кадры – оказалось, что у него к сорока годам прорезался верный глаз и то чувство композиции, которое сродни абсолютному слуху у музыкантов. Отец, уже лежа в диспансере на Березовой, успел порадоваться серии из двенадцати отражений – Антону захотелось снять город через мокрый асфальт, лужи и стекла витрин. Но на выставку – даже с поддержкой друзей отца, которой надо было пользоваться, пока держалась добрая память о старом Горянине, – не хватало. «Мыльницу» на похоронах кто-то случайно спихнул со стола и раздавил по пьяни. Почесав в затылке, Антон выгреб заначку – он работал охранником в супермаркете, получая ровно столько, чтобы жить самому и подкидывать копеечку двум детишкам от двух давно уже бывших жен – и пошел в «комок» на Ветеранов. Там работал старый приятель по кое-каким делам, он уступил по дешевке громоздкий «Пентакс». Радостный Антон всюду таскал аппарат, осваивая работу с выдержкой, резкостью и глубиной кадра. На барахолке он купил учебник времен перестройки и в свободное время, ворча под нос, изучал тонкости ремесла. Потом камеру срезали в метро – ехал после работы, уснул от усталости, а когда услышал «Чкаловская», оказалось, что сумки нет. Сам дурак, что тут скажешь. Месяц на крупах с чаем – и маленький «Кэнон», серебристый, приятно тяжелый поселился в пояснике. Он был маловат для больших рук Антона, но зато «стрелял» метко. Получалось играть со светом, щелкать лестничные проемы и спирали перил в те минуты, когда рассветное солнце пробивается из окон… но и это счастье оказалось недолгим. Съёмка на пляже у Петропавловки, пыль в объектив, попытка закрыть зум пальцами и прощай хрупкий механизм. Антон задумался, не запить ли с горя – он крепко завязал после второго развода, но сейчас ему было обидно. Вместо этого продал последний дедов фарфор и завел себе новенькую «зеркалку» в блестящей коробке, с гарантийным талоном и длиннющей инструкцией. Жизни шикарной технике было пять недель и три дня. Пришел на набережную поснимать чаек, перегнулся через парапет, рванул ветер – и горе-фотограф упустил камеру прямиком об гранит. Хоть плачь! Подсчитав, сколько денег ухлопано за полгода, Антон было собрался завязать с фотографией, но пожив с пустыми руками пару недель, отчаянно заскучал. Как назло – то парили в апрельском, отмытом до ясной голубизны, небе, белые голуби, то на белой стене плясали силуэты играющих в мяч детей, то типичная питерская старуха, приподнимаясь на цыпочки развешивала бельё – огромные, колышущиеся под ветром простыни. Бродить по улицам становилось невыносимо, с тоски Антон решил освободить от хлама вторую комнатушку в мастерской. Теоретически её можно было бы сдать. Практически оправдались надежды – Антон смутно помнил, что отец как-то пробовал фотографировать, но забросил. А «Киев» не продал, хотя в своё время камера была роскошью. Проявка пленки вручную и перевод кадра на мокрую бумагу оказались сродни детскому волшебству, когда из ничего вдруг создается чудо. Пару десятков самых удачных снимков Антон загнал в паспарту и развесил по стенам. Копии сложил в папку, отнес старым друзьям отца, его работу сдержанно похвалили. Со вступлением в Союз надо было поторопиться, из жилконторы уже приходили какие-то юркие типы с подозрительными глазами, тыкали пальцами в потеки на потолке и обещали признать мансарду аварийной. Немудрено – квартиры в старинном доме стоили бешеных денег. «Киев» остался в речном трамвайчике. Заболтался с попутчиком, старым фотографом из Екатеринбурга – тот приехал повидать родню, а заодно поснимать мосты и каналы, вместе вышли, заглянули в кафе хлопнуть по маленькому двойному. После кофе Антон потянулся за сигаретами – и вспомнил, что оставил кофр на забрызганной скамейке. На отцовской камере его сорвало с резьбы – пил три дня, забил на работу, в клочки изорвал фотографии. Остановился неожиданно быстро – позвонил сын, напомнил, что в воскресенье он обещал поснимать их спектакль в школе. Дети в подвале играли в Шекспира… На руках оставалось немного денег – немного, с учетом, что из супермаркета Антон вылетел и совершенно не представлял, как скоро отыщет новое место. Старый приятель мог бы уступить кое-что в кредит, но за этот кредит непременно пришлось бы расплачиваться ответной услугой, а год условно у него уже был. Оставалась Уделка и призрачная надежда на удачу. Антон завел будильник и выбрался на барахолку к восьми, чтобы успеть обойти перекупщиков, снимающих сливки с немудрящих товаров. К виду длинных, неопрятных, милосердно прикрытых утренним туманом рядов, он давно привык. Продавцы разложили свои сокровища на газетках, рогожах, заляпанном полиэтилене, а то и прямо на подсохшей майской грязи. Картины, корзины, картонка – настоящая шляпная картонка из тонкой фанеры с пожелтевшей этикеткой «Мадам Шапелъ», бронзовая дверная ручка, фарфоровая пастушка, старые ковбойские сапоги, чугунный утюжок, собачий ошейник с шипами. А вот и дядя Петя с волшебным столиком! Оглядев с десяток камер разной степени ветхости, Антон скис – все было или плохо или дорого или плохо и дорого одновременно. Он побрел вдоль рядов, вглядываясь в разношерстное барахло. Коллекция ржавых крестов, касок и прочих трофеев «черных копателей» вызвала отвращение – он не любил ни фашистов ни грабителей могил. Антон перешел в другой ряд, ближний к путям, дошел до последней кучки – жалких пуговиц, ниток и мотков шерсти, под присмотром дряблой старухи. Грязный чехол от «Зенита» лежал чуть поодаль, словно стесняясь соседства. Взглядом спросив разрешения, Антон взял его в руки и раскрыл. Там лежала видавшая виды камера, с исцарапанным зернисто-серым корпусом и округлыми формами. Надпись Leika серебрилась по верхней крышке, объектив выглядел пыльным но целым, затвор ходил мягко – хороший пленочный аппарат, даром, что очень старый. Сделав незаинтересованное лицо, Антон осведомился, сколько бабка желает за эту рухлядь, кое-как годную на запчасти. Ушлая старуха заверила, что эта прекрасная камера работает как швейцарские часы, сосед-покойник делал с ней выдающиеся портреты, а если всяким хочется рухляди, вон она, рухлядь со всех четырех сторон грудится, иди да выбирай, а честных людей не хули и от товара не отпугивай, ирод. Сошлись на полутора тысячах. Дома Антон тщательно протер стекло, аккуратно заправил в камеру пленку и пару раз щелкнул классический натюрморт, сохранившийся на столе от вчерашней попойки – пустую бутылку, граненый стакан и селедочный хвост на газете, в пятне мягкого света, золотом столбе пыли. Его удивила покорность техники, словно бы он не нажимал на кнопку аппарата, а отдавал команды собаке. Впрочем, звезд с неба он не ожидал. Школьный спектакль оказался жалкой подделкой под «Ромео и Джульетту» в постановке учительницы литературы, которой не давали покоя голливудские лавры. Долговязые десятиклассники в современных костюмах выдавали зубодробительные диалоги, младшие путались под ногами, изображая слуг и создавая фон. Его Пашка к вящей гордости матери был шестеркой у Монтекки и смешно затевал драку с бандитами Капулетти. На взгляд Антона пацан с годами все больше становился похож на прадеда. И играл неумело, но искренне. А вот света на съёмку могло и не хватить. И смотрелся он со своей пленочной дурой жалко, по сравнению с мощными цифровыми камерами у других папаш и мамаш. О чем не преминула сообщить Ленка – пять лет, как развелись, а она все не унималась. Ну да бог с ней. Антон хотел после спектакля отвести сына в кафе поесть мороженого, но перспектива провести лишний час со сварливой бабой его не устроила. Ограничился сторублевкой, тихонько сунутой в карман куртки, и дружеским хлопком по плечу – наш человек! С пленкой он возился долго и тщательно – хотелось порадовать сына, а заодно доказать, что папка не лыком шит. Получилось неплохо – удачный кадр с дракой на сцене, четкие портреты, хороший финал, когда детки во главе с похожей на пожилую козу учительницей вышли кланяться. И последний кадр – неизвестно откуда взявшееся, обрамленное бахромчатым платком, морщинистое лицо старухи со скорбным взглядом продолговатых глаз. Антон слегка удивился, но решил, что случайно щелкнул портрет с декорации или школьной стены – больше неоткуда. Неделю он не брался за камеру – подвернулась халтура сторожем на парковке и из неё надо было выжать все что возможно. Потом из Минска как снег на голову свалилась Хелли, старая боевая подруга тех славных времен, когда Антон звался Туаном и просиживал штаны на подоконниках странных кафе и ступенях не менее странных лестниц. Двое суток были вычеркнуты из числа ночей жизни, как сказала бы Шахерезада. Потом, осмелев, он уговорил Хелли сняться голой – если лицо выдавало в ней женщину, много и вкусно пожившую, то маленькая дерзкая грудь и плоский живот смотрелись не хуже чем у двадцатилетних. Вдохновленный, он ожидал чудес от фотографии – но оказалось, что женская красота в его исполнении обернулась банальными сиськами. Только один кадр лег хорошо – проступающий мягкий контур груди с девическим заостренным кончиком и похожей на мушку родинкой у ареолы. Никаких пятнышек на груди боевой подруги отродясь не было, и соски у неё оттопыривались как кнопки. На всякий случай он показал снимок Хелли – нет, грудь не её и она понятия не имеет, какая герла засветилась на фотке. Интереса ради, Антон прошелся по городу, щелкая, что подвернется под руку. На пленке оказалось ещё два кадра, снятых не им – зимний пейзаж какого-то провинциального городишки и невеселая лошадь со звездочкой на лбу. Мистика какая-то – осталось только отыскать этой чертовщине разумное объяснение. Вдумчиво и обстоятельно Антон начал эксперименты. Для начала распечатал по нескольку кадров с трех пленок, добавил «лишние» и показал одному полузнакомому спившемуся репортеру. Тот безошибочно разделил карточки на две кучки, отметив чужие весомым «профи». У него же Антон одолжил «Зенит» и отснял кое-как три пленки – все в норме. А на «Лейке» – снова чужой кадр, заросший щетиной мужик в обнимку с толстым павлином. Неизвестные снимки с непредсказуемым сюжетом появлялись по одному-два на каждой пленке, вне зависимости от того, где и кого Антон снимал. Самое обидное – карточки были на порядок мощнее тех, что он делал сам. Не то чтобы Антон фотографировал плохо – нет, он знал, что результат есть и рост мастерства идет. Но его снимки по сравнению с чужими были все равно, что производственные зарисовки отца по сравнению с монументальными полотнами деда. Теперь Антон понял, почему заслуженный деятель искусств РСФСР Павел Антонович Горянин не любил народного художника Антона Павловича Горянина, в особенности когда их картины пытались сравнивать. Антон задумался, можно ли заставить «Лейку» снимать самостоятельно – все бывшие у него цифровики работали с таймером. Но здесь фокус не прошел. А вот снимки чистой стены дали забавные результаты. Тридцать шесть кадров. Цыганская кибитка, рядом с которой детишки играют с белыми голубями. Табор во всей красе, свадебное застолье, накрытое прямо на земле, блюда с какой-то снедью, исходящей белесым паром. Совсем юная, застенчивая невеста в кружевном платье, подчеркивающем её смуглую кожу. Сидящий у тележного колеса бородатый старик с хитрющими глазами и большой трубкой в скрюченных пальцах. Мальчишки на лошадях резвятся в реке, контровой свет подчеркивает силуэты. И двенадцать кадров серии – остролицая, тонкая девочка-мать в египетском наряде – высоком венчике, прозрачной тунике с бусами и длинным поясом, и дитя – упитанный мальчик, то играющий на руках, то мирно спящий в корзине. «Младенец Моисей и принцесса, дочь фараона» – подумал Антон. Снимки притягивали взгляд неожиданной глубиной, темной горечью, статичные позы женщины копировали фигуры фресок. Это было искусство. Вот только чьё? В задумчивости Антон распечатал снимки и отнес к старику Осиповцеву – художнику-портретисту, другу отца. Тот пришел в полный восторг, попросил оставить карточки, чтобы показать кое-кому. С замиранием сердца Антон ждал результатов. Ему уже пришло извещение, и вопрос с союзом художников следовало решать как можно скорее. Через неделю дребезжащий голос в трубке обрадовал Тошеньку, что первая выставка ему будет. В районном клубе, где детишки играют на фортепьяно и в шахматы, а их мамы учатся танцевать танец живота и стрип-данс. Мало, но лучше чем ничего. Добряк Осиповцев постарался, и на открытии была публика – человек десять. Одному из них, неприятно гибкому парню в чересчур обтягивающих штанах фотографии страшно понравились. Все ходил, прищурясь, разглядывал, потом представился Стасиком и попросил снимки в электронке. В компьютерах Антон разбирался плохо, поэтому после недолгих колебаний поехали к Стасику домой, сканировать фотографии. Новый знакомый оказался безобидным фотоманьяком – тем же вечером он похвастался своими карточками, отражающими его пристрастие к БДСМ, шибари и мужской натуре. Но в съёмке он понимал, и Антон заинтересовал его именно как фотограф. На следующий день Стасик позвонил ему ближе к вечеру и застенчиво сказал, что отправил кое-что на конкурсы – показалось, что работы могут иметь успех. Дело не стоило внимания, но в конце июля ошарашенный Антон узнал, что, оказывается, взял гран-при сразу на двух. Лошадь со звездочкой выиграла на лондонском конкурсе живой природы, цыган с трубкой пришелся по вкусу мастерам жанровой фотографии. В общей сложности три с мелочью тысячи евро и предложение устроить выставку на Пушкинской. Таких денег у Антона не было никогда в жизни. Первое что он сделал – купил хороший велосипед Пашке. Потом вызвонил недовольную Милку, отвел в торговый центр, дал двадцать тысяч, сказал «Выбирай, что хочешь» и насладился выражением лица дочери. Отдал ей должное – девка сперва спросила «Па, откуда деньги» и только потом с писком бросилась тратить их на пеструю ерунду. Стасик получил бутылку отменного виски и новый кофр, хотя и отмахивался от подарков – ему был важен принцип. Себе Антон на пробу взял электронную «мыльничку», которая в тот же день отстегнулась от карабина и потерялась вместе с чехлом – похоже, никаким другим аппаратам у него не жилось. Когда они со Стасиком отбирали снимки для выставки, Антону пришлось осознать весьма неприятную вещь – ни один из его собственных снимков в экспозицию не вошел. И даже особого внимания не привлек. Отражение девочки в витрине магазина игрушек и прыгающую через солнце собаку Стасик повертел в руках и отложил, остальное и рассматривать не стал. А вот над египетской серией долго ахал, спрашивал с завистью, откуда модель и концепция? Насупленный Антон кое-как отбрехался. Он старательно гнал от себя мысль, что продает не свою работу, убеждал себя, что иначе эти карточки бы не увидели свет, оправдывался суровой необходимостью и счастливыми глазами детей. Но отрыжка совести портила ему жизнь. На выставке он держался мрачно и отчужденно. Стасик прыгал вокруг и отвечал на вопросы, изображая из себя пиар-менеджера восходящей звезды фотографии. Они обсудили этот вопрос утром – небольшой процент с гонораров и толика славы, ничего больше. Антон был даже рад – он чувствовал себя неуютно среди шикарных снобов и невыносимых зануд. Со следующего дня он обложился книгами по фотографии и начал зубрить матчасть. Учился искать сюжеты и темы, нарабатывал тот особенный, чуткий взгляд на вещи, который, по мнению авторов разнообразных талмудов, надлежало иметь любому фотографу. Вспоминал, что и как объяснял ученикам отец, и как натаскивал бородатых оболтусов и шустрых девиц грозный дед. Как отец жаловался на цензуру, не дающую воплотить лучшие замыслы, а дед зыркал на него из-под кустистых бровей и ворчал «А ты не халтурь! Взялся писать, так пиши от души». Идею серии про питерского кота подсказала умница Милка – после неожиданного подарка, она стала относиться к папаше с толикой уважения. Нагруженный колбасой, штативом и длиннофокусным объективом, купленным на барахолке у дяди Пети, Антон неделю мотался следом за полосатым Матросом, некоронованным королем двора. Выслеживал его на подоконнике в рамке облезлой рамы, на широких ступенях с протоптанными ямками, лакающего под водосточной трубой свежую воду, спящего на капоте дряхлой «Победы», перед хорошей дракой, с дохлой крысой в зубах, и снова у лужи, в которой отражаются луна и силуэт крыши. Придирчивый Стасик покрутил длинным носом, потыкал пальцами, но признал «годно». И это «годно» для Антона было куда важнее третьей премии – серия «Принцесса Египта» вышла в лидеры Национальной фотографии, и дело пахло нешуточной славой. Стасик искренне удивлялся, почему Антон так равнодушен к популярности и деньгам, но списывал это на придурь творческой личности. Новые кадры в «Лейке» продолжали появляться с той же периодичностью – один-два на пленку. В основном портреты цыган, детей и каких-то бродяг, изредка – небо с птицами и заснеженные пейзажи. Распечатывать их Антон перестал – складывал пленки в баночку и хранил до лучших времен. Его раздражало неброское совершенство чужих работ, для него все ещё недостижимое. Словно в пику этим работам, Антон перестал работать с людьми, впиваясь, как голодающий в хлеб, в отношения черных веток и белого неба, тонких трещин на штукатурке и грубого кирпича, перьев чайки и перистых облаков на гладком стекле воды. Он фотографировал как одержимый, забывая порой есть и спать, исхудав так, что одежда на нем висела. Он бился в соотношение света и тени, искал границы, карауля нужный луч у садовой решетки или блик на волне. Его мир сделался черно-белым и умещался в рамочке видоискателя, даже во сне Антон фотографировал – жадно, словно боясь не успеть. Суетливый Стасик звонил время от времени, рассказывал, что и куда ушло, благодарил – вслед за Антоном к нему повалили клиенты, уверенные, что с помощью такого крутого менеджера добьются успеха не хуже. Иногда приходилось встречаться, подписывать контракты – в американский журнал, в австрийский альбом, в наш «Национальный обозреватель» – там платили немного, но зато фотографии разошлись по стране. Вопрос с Союзом художников разрешился благоприятно, суд должен был быть к зиме, но у Антона оказались на руках нужные документы, и он надеялся, что мансарду получится отстоять. Незнакомого кучерявого, седеющего уже мужика с золотой цепью на бычьей шее он нашел у дверей квартиры, когда вернулся с очередной охоты на закатные крыши. – Ты снимал мою дочь? – без обиняков спросил незнакомец. Антон покачал головой. – Врешь, – мужик достал из-за пазухи мятый журнал и раскрыл его на обороте. – Вот моя дочь, вот твое лицо и твое имя. Откуда ты её знаешь? – От верблюда. То есть от «Лейки», – огрызнулся Антон, мужик ему не понравился. – Тише шути, да. И не таких шутников вертели, – рявкнул незнакомец. – По-хорошему объясни, а не базлай зря. – По-плохому, дядя, я бы с тобой вообще не разговаривал, – Антон демонстративно ссутулился и подтянул к корпусу руки, готовясь в случае чего закатить гостю в челюсть. – Драться будем или сбавишь обороты? В руке мужика тяжело сверкнул нож. Ладонь Антона скользнула под куртку – спортивный пистолет, который он по старой памяти таскал с собой, выглядел вполне настоящим. С минуту мужчины молчали скрестив взгляды. Антон сдался первым: – У тебя дочка что ли пропала? Так бы сразу и сказал. Мужик тряхнул головой: – Нет. То есть да, пропадала, но вернулась давно уже. На твоей фотографии ей пятнадцать, а сейчас двадцать семь и последние десять лет она из дома дальше рынка не ходит. – Так в чем беда? – удивился Антон. – Она вышла замуж за моего друга. Потом ушла от него. Потом я узнал, что друга… умер он раньше времени. А пока жив был – сам фотками баловался. Я в Питер, понимаешь, по своим делам ездил, документы на дом выправлял, захотел газету взять в поезд, увидал в киоске журнал – а там моя Розка красуется. Ну я и узнал, что да где. Вот, приехал… – Я твою Розу никогда не снимал. И с другом твоим, уж прости, не знаком. И откуда фотографии берутся – тоже не знаю, – Антон увидел, как лицо мужика свирепеет. – Сейчас все тебе покажу, только перо спрячь. Мысль прибрать оружие оказалась на редкость здравой. Увидав «Лейку», мужик тотчас признал её и первым делом решил, что к Антону камера попала не просто так. Пришлось объяснять – где словом, а где и попридержать малеха. И даже после того как Антон сунул ему под нос пленки, мужик успокоился не сразу. Но присмирел в итоге, сел разглядывать фотографии: – Это бабушка Земфира, гадала верно и лепешки пекла объеденье. Это Димитрий Вишня хороший цыган, богатый. Вот Патрина – до сих пор в теле, а тогда красивее в таборе не было, и я у неё на свадьбе плясал. Это Васька-Мато, глупый пьяница. А это я молодой, вот гляди! В чернокудром, худом, ослепительно улыбающемся парне лет двадцати с небольшим было сложно угадать нынешнего матерого мужика. …Лекса-фотограф всегда был наособицу. Малышом переболел скарлатиной, с тех пор стал глуховат и не брался ни танцевать, ни петь, ни драться. Мальчишки его, бывало, шпыняли, мол, трус, а он молчал. В нем другая смелость сидела. Мы с ним и побратались, считай, когда Лекса меня от собаки спас, злющий пес прибежал в табор, думали бешеный. Я удрать не успел, мелкий был ещё, споткнулся о камень, упал – и реветь. Как сейчас помню – больно и не подняться. А Лекса выскочил с палкой и как огреет пса по хребтине – раз, другой, пока взрослые не подбежали. И мы с ним стали дружить. Он бродить любил – поднимется куда на холм или в лес уйдет по тропинке, потом встанет на ровном месте – смотри, брат Михай, красота-то какая. И в школу ходил своей охотой – нас было за партами не удержать, а это сидел, слушал, записывал все и такое спрашивал, что и учителя ответа не знали. И смотрел на всех – долго, пристально. Бабки-цыганки болтали, Лекса глазливый и глаз у него недобрый. Мать плакала – а ему ништо. Камеру эту ему мой батя в тот же год на именины подарил, он её ещё с войны принес вместе с гармошкой и бритвами – как сейчас помню, острее ножей были, и ручки перламутром отделаны. И Лекса с подарком носился, как с писаной торбой. Наши-то никто не умели фоткать, так он в Токсово ездил, в ателье, там у одного днями толокся, бачки мыл и полы выметал, лишь бы чему научиться. Четыре класса окончил – стал в русскую школу ходить, сам своей охотой. Мать с дядьями его женить пробовали – ни в какую, уперся, мол девушек ему не надо. Ему девятнадцатый год пошел, когда он из табора уходить собрался в город, мол, учиться дальше хочу – в солдаты-то его из-за глухоты не взяли. Мне тогда шестнадцать стукнуло, Гиля моя старшего сына уже носила. Я Лексу пробовал увещевать, что пропадет он без табора. А он мне начал сказки рассказывать – про цыганскую жену фараона, который за Моисеем через море бежал, как её волной смыло, и на дне морском она родила сына взамен первенца, что бог отнял. Вырос сын – парень как парень, только плавает ловко и ноги в чешуе, как у рыбы. Пришел к отцу-фараону, а там новая жена уже детей наплодила. А она ведьма была, взяла да и прокляла цыганского сына, чтоб ему всю жизнь по земле ходить и двух ночей на одном месте не спать. Египтяне все колдуны да ведьмы, даром что ли на них бог ящериц и мух посылал? Цыганский сын проснулся в фараоновом дворце, посмотрел на каменный потолок, взял коня из отцовой конюшни да и ушел кочевать. От него пошли все цыгане, поэтому и гадают так ловко, и ворожат, что в предках у них египтяне. Я сперва не понял, к чему он клонит. Лекса говорит: что вот женюсь я, детей напложу, буду всю жизнь на стройках калымить или в мастерской возиться, вино пить, на свадьбах гулять, постарею и в землю лягу. А как передо мною море расступается – не увижу. И ничего после меня в таборе не останется. Я тогда молодой был, его не понял. А Лекса ушел в Питере жить, учился там, в ателье работал, потом в газете, в девяностые комнатушку себе раздобыл, мать раз-два в год навещал, и наших заодно фоткал. Бывало, приедет и день-деньской с этим самым аппаратом по табору скачет, словно мальчишка. Большие люди его звали свадьбы в церкви снимать, крещения, праздники – нет, не шел. Много лет минуло, мои старики, дай им бог долгой памяти, умерли, я дом заново отстроил, машину купил, двух сыновей женил, дочь замуж выдал. У меня уже первые внуки народились. И младшая дочка, Роза, подросла, невестой сделалась. Хорошая была девка, своенравная, но хорошая, с города много носила, постирать-приготовить умела, танцевала как артистка. Любил я её крепко, потому и не торопил с замужеством. Как исполнилось ей пятнадцать, сговорил за Петю Волшанинова, племянника старого Волшанинова, того самого, у которого денег больше чем вшей на старухе. Уже и ресторан выбрали и платье купили. А тут возвращаюсь я домой из Токсово, иду по улице, а ко мне Гиля в слезах – убежала Роза. Я к девчонкам, её подружкам – не может быть, чтобы не проболталась. Оказалось, сманил её Раджа из городских. Парню двадцать второй год шел, он в Питере нехорошими делами промышлял. Заезжал к дружкам, увидал девку, наболтал ей красивых баек и сговорился украсть. Ну что – дело молодое. По доброй воле не видать бы ему моей дочери, а теперь ничего не попишешь. Хорошо Волшаниновы не особо потратились, повинился я, Петьке магнитофон подарил новый, и сел ждать, когда молодые к отцу на поклон придут. Неделю жду, месяц, три месяца – нету их. Я в город смотался, спрашиваю – никто не знает, где Раджа. Говорят, наворотил дел, на дно лег. А про мою Розку – так и вовсе ни слова. Я по цыганской почте пустил, что девчонка пропала. Спустя месяц женщины сказали, что видел её кто-то на улице – одета как городская, в короткой юбке, с русским мужиком под руку. Я взбеленился тогда – думал, если загуляла, найду убью. Спросил, где её видели, поехал туда с сыновьями, стали по улицам ходить смотреть. И на третий день увидал – выходит Роза из магазина, на каблучках, с сумочкой, за ней мужик в костюме. Я его хвать за плечо, повернул – а это Лекса. Седой стал, хмурый, очки нацепил – не узнать. Розка моя стоит белее мела, только ресницы дрожат. Лекса смотрит на неё, на меня – и говорит: раз нашел, так прости нас, отец. Бах мне в ноги при всем честном народе. У меня сперва кровь взыграла, что старый ворон мой цветок уволок. А потом – выдохнул. Старый не молодой, крепче любить будет. И с дурными делами не повязан. И друг как-никак… Простил я их. Через неделю в таборе свадьбу сыграли. И тогда уже я неладное заподозрил – ни он ни она счастливы не были. Розка-то понятно, опозоренной замуж идти несладко. Так и Лекса сидел тихо, на невесту лишнего не смотрел, танцевать не плясал и пил мало. Ну да их дело. Через семь месяцев телеграмму прислали, что Розка первенца родила, Дуфуней назвали в честь деда. Ну, тэ дэл о Дэвэл э бахт. Съездил, подарочков внуку привез, складный пацанчик вышел. Комнатушка у них была в коммуналке на Лиговке, в высоком старинном доме, на последнем этаже. Большая пустая комната, шкаф, кровать, стол, фотографии по стенам. И все. Неуютно, холодно в доме – я Розке попенял, что мужа не обихаживает, она окрысилась. С год я у них не бывал – раз не зовут батьку, значит все ладно. Потом в декабре, под Новый год Розка с сыном вернулась. «Ушла я от него, отец, что хочешь делай – не вернусь». Я её спрашивал – может бил он тебя? Может деньгами попрекал? Розка то молчала, то плакала. Я подождал-подождал, потом к Лексе поехал – чем ему моя дочка не угодила? Поднялся в квартиру – а там все опечатано. Убили вашего Лексу, говорит соседка, как есть убили. Я вернулся, дочке сказал, что овдовела она, сделал вид, что разгневался за все и посадил дом вести, матери помогать, за сыном смотреть, за племянниками. Трепать не стал, а сам думал дурное – Розка девка горячая была, вся в меня, вдруг не поладили, вдруг зарезала она мужа.… – А поговорить с дочкой ещё раз не пробовал? Говорят, помогает, – наконец перебил сбивчивый рассказ гостя Антон. – У меня своя дочка растет, я тебя… Михай, правильно? хорошо понимаю, Мало ли где оступилась, мало ли как дело было – своя кровь, спасать надо. Кто кроме родни поможет? – Никто, – подтвердил Михай. – Ты другое скажи – я ведь правильно понял, что у Лексы сын остался? Даня? – Дуфуня – поправил Михай. – И «Лейка» в смысле камера эта принадлежала Лексе? И фотографии, которые я показывал, делал он? – спросил Антон. – Ну да. – Тогда твой внук – наследник. Фотографии денег стоят и немалых. Я на них заработать успел – разобраться хотел, что да откуда, а оно завертелось. Тысяч пять… – Не базлай из-за грошей, – Михай покачал головой. – Пять тысяч евро – гроши? – удивился Антон. Настала очередь Михая озадаченно хлопать глазами, он задумался, потом махнул рукой: – Твои лавэ. Плюнь и забудь… Сошлись на половине, плюс что все новые гонорары за работы Лексы переходят к его семье. По-хорошему надо был отдать и «Лейку», но когда Антон взял в руки камеру, его вдруг охватила беспричинная дикая ярость на врага, вора, хищника пробующего отнять достояние. Даже руки задрожали от злобы, пальцы сжались, целя вцепиться в подставленную шею и придушить на месте. Чуткий Михай это тотчас заметил, Антон отговорился нездоровьем, старой мигренью. Выставил гостя из дома под предлогом сходить в Сбербанк. Снял наличность, вручил, пообещал навестить, завезти фотографии, глянул вслед – как спокойно, тяжело ставя ноги, идет по улице грузный мужик. И вернулся домой, понимая, что, в общем легко отделался. Если б скандал выплыл наружу – Антону бы до конца дней не видать ни публикаций, ни выставок. Плагиат серьёзное обвинение, тем паче, если оно правдиво. Сколько себя ни оправдывай, правда-то вот она – на чужом добре поднялся Антон Горянин, знал бы дед-покойник – руки бы больше не подал. А все проклятая камера и чертов цыган, чтоб ему пусто… Вернуть все и забыть к ебени матери, тоже мне сокровище драгоценное выискалось. Новое наживем, и не с такого дерьма начинали. Страшно захотелось выпить. Антон представил, как глоток ледяной водки обжигает язык и нёбо, наполняя рот сладкой слюной, как становится тепло на душе, и сплюнул. Один стаканчик, другой – и готов новый запой. А за ним ещё и ещё – не за тем переламывался, чтобы по новой себя в бутылку спускать. Раз сорвался и хватит. Он выключил телефон и закрыл его в ящике стола, туда же от греха убрал «Лейку» собрал бэг, с ближайшей почты позвонил Хелли – и по трассе сорвался в Минск. Уже стоя на обочине шоссе подумал, что не выходил так в дорогу лет восемь, постарел видать, да не до конца. Октябрь оказался неожиданно добрым – мягкая ночь и пронизанный утренним светом лесок, блесткий иней на ещё зеленой траве, рыжих листьях, ослепительно красных ягодах. И с попутчиками везло – брали быстро, болтали мало, попсу не слушали и вопросов лишних не задавали. Дорога омолодила Антона, помогла отбросить ненужное, собраться с мыслями. Тот цыган здорово сказал – зачем жить, если ни разу не видел, как перед тобой расступается море? Полжизни он уже оттрубил, кабы не больше, дом отцовский за собой вроде бы удержал, сын растет, и даже яблони в свое время сажал у Ленки на даче. Долги, почитай, отданы, дела сделаны – а что дальше? Рассвет, белый пунктир шоссе и лес по обочинам – ничем не хуже наступающих волн. И пощёчина ускользающего момента в радужное стекло объектива. Да, пусть будет так. …Когда наступают тяжелые времена, мать Мария приходит ко мне, прошептать слова мудрости – пусть будет так. Минск встретил Антона листопадами и дождями, чистенькими кафешками и желтыми огоньками добрых окон. По сравнению с Питером здесь всегда было спокойнее, проще, и в то же время особенная тоска звучала в воздухе – не туманная, невская, а пронзительная и светлая, как журавлиные клики. И названия мягким пухом ласкали слух – проспект Незалежности, Немига, Замковая улица, улица Короля. И у хлеба был другой вкус – пресный и нежный. Умница Хелли не лезла в душу – кормила его завтраками и ужинами, оставляла ключи, по ночам спала рядом, горячая и знакомая до последней морщинки на усталых щеках. Жаль, что не срослось в своё время, а сейчас уже поздно что-то менять… Недели хватило, Антон вернулся домой спокойным, на этот раз поездом – захотелось плацкартной тесноты, стука колес и пыльного чая в граненом стакане. В почтовом ящике дома ждали счета и рекламный мусор, звонить звонили дети, пять смсок от Стасика и никаких проблем. Антон решил напечатать все снимки безвестного Лексы, сложить в альбом, и вместе с «Лейкой» вернуть в табор – пусть у цыган голова болит. Всего было около сотни кадров, считая те, которые он не распечатывал. Насчет самих пленок он долго думал, но в итоге решил оставить себе – на всякий случай. А заодно попробовать вытащить из фотоаппарата оставшиеся кадры – интересно же поглядеть, до каких высот добрался этот Лекса? Десятка катушек пленки должно хватить. Как и в прошлый раз, Антон сел перед гладкой белой стеной и начал щелкать. Отсняв одну пленку, аккуратно вытаскивал её, прятал в коробочку, заправлял следующую и продолжал. Потом началась возня с проявкой, промывкой и просушкой, резко пахнущими растворителями и проточной чуть теплой водой. Пять пленок оказались потрачены зря – на них не было ничего, кроме белой стены. На шестой один-единственный кадр – искаженное в яростном крике лицо мужчины, пистолет в его руке и темная полоса пули, вылетевшей из ствола. На седьмой все тридцать шесть кадров занимала давешняя цыганка Роза, точней основным героем снимков был её живот – сперва нежно округлившийся, потом тугой, натянутый, со сгладившимся пупком и бугорками от пяток или локтей плода. Восьмую заполняли портреты младенца – от новорожденного, до годовалого. Мальчик спал, просыпался, сосал грудь, грыз яблоко, улыбался, рыдал, задумывался о чем-то своем. Антона поразило, как верно Лекса зафиксировал момент осмысления, появления разума на лице человеческого детеныша. Девятую пленку занимал жанр – цыганский табор промышляет у вокзала, лица прохожих, то ошарашенные, то гневные, черные волосы в белых снежинках, босые ноги в стылой каше, усталая старуха опирается о парапет, смотрит на гладкую воду канала. И последняя пленка оказалась довольно странной, фотограф снимал перекрестки – решетки, дороги, провода, троллейбусные рога. Он видимо находил что-то своё в этих соотношениях, но для Антона логика и художественная ценность кадров остались непонятны. Чуть подумав, вместо альбома он сложил фотографии в папки из-под фотобумаги – надо будет, пусть сами сортируют, как им нужно. В последний раз протер камеру, полюбовавшись округлыми формами, уложил в кофр, вздохнул – расставаться действительно будет жаль, но голодная ярость вроде ушла. Ехать надо было в Пери, маленькую деревушку за Токсово. Антон поздно сообразил, что не знает ни адреса ни телефона Михая, но, подумав, решил, что наверняка в таборе укажут и дом и улицу. Ехать решил утром, чтобы к вечеру вернуться в город. Ночью спал плохо, одолевали кошмары, в которых приходилось то прятаться от фашистов с овчарками, то спать в стогу, в душном колючем сене, то идти босиком по снегу, то драться с хрипящим от ярости парнем, прижиматься лицом к его синтетической, скользкой от пота белой рубашке, больно царапать щеку о пуговицу, думать, что сейчас убьют – и все кончится. Поутру на город лег первый снег – цепочки черных следов покрывали узорами тонкое, тающее полотно асфальта. Антон не удержался – заправил пленку в «Лейку» и поработал сверху, снимая из распахнутого окна причудливые узоры человеческих троп. Потом оставил коробочку в ванной, запер двери, поехал на вокзал и вскоре уже сидел в неопрятной, полупустой электричке. Вагонные сквозняки пробирали до костей, проникали под тонкую куртку, студили ноги, словно Антон шел босиком по снегу. Конец ознакомительного фрагмента.
Добавлено спустя 23 минуты 39 секунд:
Добавлено спустя 13 часов 17 минут 39 секунд:
Личность - это показуха. Она может обмануть других, но не может обмануть вас, по крайней мере, надолго. Поэтому и приехал сюда Сарвеш, усталый, измученный всем этим вниманием. Но старые привычки сохраняются ненадолго; рано или поздно он будет наслаждаться своей индивидуальностью. Познав эту радость, познав свою индивидуальность, вы будете свободны от зависимости от других. Требуя их внимания, вы обязаны платить. Это рабство. Чем больше вы просите людей обратить на вас внимание, тем больше вы превращаетесь в вещь, предмет потребления, который можно продавать и покупать. Это именно то, что происходит со всеми знаменитыми личностями - политиками, артистами...
Второй вид наблюдения - свидетельство - создает совершенно другого человека. Он создает мудреца. Мудрец - тот, кто знает, кто он такой, не принимая во внимание мнения других людей. Мудрец тот, кто живет своей жизнью, согласно своей природе, а не в соответствии с ценностями других людей. У него есть собственное видение и мужество жить так.
ошо
Добавлено спустя 2 часа 37 минут 13 секунд:
Всегда опирайтесь только на радостное настроение ума.
Если вы несчастливы, то это просто означает, что вы обучены разным трюкам, как не быть счастливым, и ничего больше. Несчастье зависит от состояния вашего ума. Есть люди, которые несчастливы в разных ситуациях. У этих людей, определенно, качество ума превращает все в несчастье. Если вы рассказываете о красоте розы - они сразу же начнут искать шипы; если вы говорите им: "Какое прекрасное утро! Какой солнечный день!" - они будут смотреть на вас с удивлением. Они скажут: "Всего один день среди двух темных ночей... ну и что, что же здесь чудесного? Почему вы так очарованы этим?"
Можно на то же самое взглянуть с позитивной стороны. И тогда, неожиданно, каждая ночь окружена двумя днями. И - о чудо! Роза возможна среди стольких шипов! ошо
Добавлено спустя 56 минут 35 секунд:
Нет, мир не таков! Мир - абсолютно нейтрален. У него есть шипы и розы, есть дни и ночи. Дело только за вами - что выбрать. Если вы решили выбрать дурную сторону, то вы будете жить в этом мире так, как выбрали, будете жить среди выбранного вами мира.
Таким образом, люди творят и рай, и ад на одной и той же земле ошо
Добавлено спустя 14 минут:
Всегда опирайтесь на радостное состояние ума...
Пусть это станет одним из фундаментальных законов вашей жизни. Даже столкнувшись с чем-то негативным, найдите что-нибудь позитивное в нем. Вы всегда сможете его найти. И в день, когда вы приобретете, искусство находить позитивное в негативном, вы будете танцевать от радости.
Попробуйте. Попробуйте это новое видение, новый взгляд на жизнь. Мыслите с позиции оптимизма. Не будьте пессимистом, пессимист создает ад вокруг себя и сам живет в нем. Вы живете в том мире, который сами себе создаете.
Помните, что существует не один мир - есть столько же миров, сколько и умов. Я живу в своем мире, вы в своем. Они не только различаются, они никогда не совмещаются. Они совершенно разные, они существуют на разных планетах.
ошо
Добавлено спустя 23 минуты 11 секунд: Практикуйте своё мастерство в игре. Изучайте музыку. А потом забудьте всю эту ерунду – и просто играйте
саксофонист Чарли Паркер
Добавлено спустя 2 часа 25 минут 20 секунд: 20 советов в трудную минуту от Макса Фрая
1.Хотел бы я научить тебя вместо: «Ох, как все плохо!» — думать: «Надо же, как интересно!» Но такое отношение к жизни приходит только с опытом.
2. В конце концов, если не позволять себе иногда побыть придурком, жизнь лишится доброй половины удовольствий.
3. У меня есть прекрасное правило: если происходящее перестает нравиться, надо немедленно уходить.
4. Добрые приметы следует изобретать самостоятельно. Кого встретил, тот и к удаче. Так и запишем. И запомним. И день проживем соответственно.
5. Следует немедленно осуществить свое глупое желание, чтобы не угрохать на его исполнение всю оставшуюся жизнь.
6. Если очень долго делать вид, что ничего не боишься, храбрость может стать полезной привычкой, чем-то вроде манеры спать с открытым окном или принимать контрастный душ.
7. Главное — поменьше говорить. И тогда собеседник сам придумает способ все себе рационально объяснить. По крайней мере, я до сих пор не встречал такого, кто бы не справился. Люди очень талантливые. Очень.
8. Не следует задавать вопросы, ответ на которые уже давно известен — если не твоему беспомощному разуму, то твоему мудрому сердцу.
9. Делай вид, будто у тебя все в порядке. Ты удивишься, когда поймешь, насколько это эффективный метод. После того как сумеешь обмануть себя, тебе вообще все на свете будет по плечу.
10. Нельзя открывать тайны, нельзя рассказывать о самом главном вслух. Особенно взрослым (то есть чужим). Иначе — все, нету тайны, сдохла, рассосалась.
11. Любить следует путь, а не грядущий конечный пункт, чем бы он ни был.
12. Сегодняшний день — хороший повод выйти из берегов, каждому — из своих. Потому что всякий человек — океан, и глупо всю жизнь искренне считать себя лужей, пусть даже самой глубокой и непросыхающей в микрорайоне.
13. Себя надо любить и хвалить. Не поручать же такое ответственное дело чужим людям!
14. После ночи раздумий просто необходимо совершить пару-тройку глупостей — просто для того, чтобы не возомнить себя великим мыслителем.
15. Для того чтобы постичь истинный смысл события, которое считаешь несчастьем, следует отойти от него на некоторое расстояние. И если не вовсе перестать страдать, то по крайней мере не считать страдание главным делом своей жизни.
16. Нужно идти туда, куда хочется, а не туда, куда якобы «надо». Идти себе, идти и ничего не бояться.
17. Чтобы получить шанс на бессмертие, надо отказаться от надежды на него... Вообще от любой надежды. Отчаяние — удивительный ключ к могуществу, даже не ключ, а отмычка, способная открыть почти любой замок... И обычно это единственный ключ, доступный человеку!
18. Некоторые шансы лучше упускать. Для того чтобы не лишиться всех остальных.
19. Одно из двух: или ты не можешь ничего изменить — и тогда волноваться бесполезно, — или можешь — в этом случае стоит браться за дело, а не тратить свою силу на беспокойство и гнев.
20. Пока человек жив, ничего не пропало. Из любой ситуации всегда есть выход, причем не один, а несколько — и кто ты такой, чтобы оказаться первым человеческим существом во Вселенной, попавшим в действительно безвыходную ситуацию?!
Добавлено спустя 5 минут 52 секунды: *** о , ваши поучительные речи, да вам бы, вместо крылышек на плечи...
Атиша дает фундаментальный закон для своих учеников - жить в радостном состоянии ума. И тогда каждую возможность вы превращаете в вызов для своего роста.
К примеру, кто-то оскорбляет вас. Как вы можете практиковать радостное состояние ума после этого? Да, можно практиковать. Оскорбите Будду, - и вы узнаете. Его как-то оскорбили. Он проходил мимо деревни, и жители были сильно настроены против него. Для них было невозможно осмыслить то, чему он учил. В сравнении с Буддами весь мир кажется таким примитивным, неискушенным, глупым... Эти люди собрались вокруг него, они сильно оскорбляли его. Будда слушал и не отвечал, а затем сказал: "Если вы кончили, можно мне покинуть вас? Мне нужно добраться до другого селения, там, должно быть, ждут меня. Если вы не закончили, то завтра утром я буду возвращаться, и вы сможете прийти и закончить свою работу".
Человек из толпы спросил: "Разве ты не слышал? Мы оскорбляли тебя, мы бранили тебя. Мы употребили все грязные слова, какие только можно найти".
Будда засмеялся и сказал: "Вы пришли немножко поздно, вам бы следовало прийти десять лет назад. Тогда я был в таком же состоянии ума, в каком находитесь вы, тогда бы я ответил, и здорово бы ответил. Но сейчас это просто еще одна возможность для меня оставаться сострадающим, оставаться медитативным. Я благодарен вам за то, что вы предоставили мне такую возможность. Это просто проверка, тест, возможность увидеть, скрывается ли что-нибудь негативное в моем подсознании, или нет. И я рад объявить вам, друзья, что даже малая тень негативного не коснулась моего ума. Я остался в абсолютном блаженстве, вы не смогли задеть меня каким-либо образом. И я рад, что вы предоставили мне такую возможность. Не так уж много добрых людей, как вы".
экспромт
