Размещаем собственные творческие изыски лаконичных форм: стихи, рассказы, хайку, эссе и другое подобное. Стараемся вкладывать Ценное, а не просто графоманить в надежде на случайную похвалу.
лунный ветер писал(а):Туда, где зла и ненависти нет. Билет домой, к родному очагу
Думал так много раз. ... И когда узнал немного какие они прошлые жизни. Сейчас - не получается так думать. Этот мир из которого хотел ... не отпускает. Как быть...
– Ты когда-нибудь слышал историю о Короле-рыбаке? – Нет. – Она начинается с того, как Король, будучи еще мальчиком, проводит одну ночь в лесу, в полном одиночестве. Чтобы доказать свою смелость и стать настоящим Королем. И вот, когда он в ночном лесу один, его посещает священное видение: из огня и пламени появляется Священный Грааль – символ Милосердия Господнего. И Голос молвит мальчику: "Ты станешь Хранителем Грааля, который сможет излечивать сердца человеческие!"
Но мальчика ослепили более масштабные видения жизни, наполненные властью, славой и красотой. И в таком состоянии радикального изумления он на какое-то мгновение чувствует себя не просто мальчиком, а непобедимым и великим, как сам Господь. И он протягивает руку в огонь, чтобы взять Грааль, но Грааль исчезает. В руку мальчика впивается пламя, оставляя глубокий ожог.
Проходят годы, мальчик подрастает, его рана становится все глубже и глубже, пока в один прекрасный день жизнь совсем теряет для него смысл. Он не верит никому, даже себе. Он не может любить или чувствовать чью-то любовь. Он болен прошлым печальным опытом и начинает умирать...
Однажды Дурак случайно забредает в замок и находит Короля в одиночестве. Будучи дураком, он, конечно же, слабоумен. Дурак не видит перед собой Короля. Он видит только человека, пребывающего в одиночестве и боли.
Он спрашивает Короля: "Что тревожит тебя, друг?" Король отвечает: "Я хочу пить. Мне нужно немного воды, чтобы освежить глотку." Дурак берет чашу, стоявшую около королевской кровати, и, наполнив её водой, передает Королю. Как только Король отпивает немного, он понимает, что рана его исцелилась.
Король смотрит на Чашу, и она оказывается Священным Граалем, который он искал всю свою жизнь. Он обращается к Дураку и говорит в изумлении: "Как ты нашел то, что не смогли найти мои самые умные и смелые?" И Дурак отвечает: "Я не знаю. Всё, что я знал, так это то, что вы хотели пить..."
У Рам Дасса есть такое выражение, что нужно иронично относиться к драме собственной жизни (смеётся). В Индии нас научили такому разгрузу по отношению к тому, что с тобой происходит. С одной стороны, ты серьёзные вещи делаешь, с другой – нет никакой проблемы, если что-то не получается. Проблему создаёт твоё желание идеального. А идеального не бывает – ты делаешь то, что можешь. Идеальное есть обещание того, что это будет безопасно. Наш ум отчасти устроен из страха, боится неизвестного, пытается сделать так, чтобы всё было предсказуемо, регламентированно, чтобы пазлик подходил к пазлику… А в карме твоей прописано, предположим, иначе. И что теперь?.. Делай то, что можешь. И получай удовольствие.
Дмитрий Петрушков
*************************************************************************************************************************************************** Поскольку зеленые горы шагают, они постоянны. Хотя они шагают быстрее ветра, кто-нибудь в горах не постигает, не понимает этого. «В горах» означает цветение целого мира. Вне гор люди не постигают, не понимают, что горы ходят. Лишенные глаз, чтобы видеть горы, люди не в состоянии постичь или понять, увидеть или услышать это, каково оно есть. Если вы сомневаетесь в том, что горы ходят, вы не знаете своей собственной ходьбы; не то чтобы вы не ходили, но вы не знаете, не понимаете собственной ходьбы. А раз вы знаете собственную ходьбу, вам надобно вполне узнать ходьбу зеленых гор. Зеленые горы не обладают сознанием и не лишены сознания. Вы не обладаете сознанием и не лишены сознания. В этот момент вы не можете сомневаться в том, что зеленые горы шагают.
Догэн. Сутра гор и вод
[((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((( Бедный человек спросил у Бога: – Почему я так беден? Бог ответил: – Ты не научился давать. Бедный человек спросил: – А если у меня нет ничего? Бог сказал: – У тебя есть несколько вещей: лицо, которое может улыбаться; рот: ты можешь хвалить или успокаивать; сердце: оно может быть открыто для других; глаза, которые могут смотреть на других с добротой; тело, которое может приносить пользу другим. Итак, в действительности мы совсем не бедны. Бедность духа – вот это настоящая бедность.
на вики До:гэн принял постриг в 1213 году, став монахом низкого разряда на горе Хиэй, в главном монастыре буддийской школы Тэндай. Согласно Кэндзэики (建撕記), он задавался одним вопросом о доктрине Тэндай: "Я изучаю и экзотерический, и эзотерический буддизм, в обоих школах учат, что человек наделён природой будды с рождения. Зачем же тогда будды всех возрастов, которые, бесспорно, уже достигли просветления, ищут просветления и выполняют духовные упражнения?"
Добавлено спустя 37 минут 22 секунды: один потроллил нескладуху пониманий и понесла-ась культурная страница )
Добавлено спустя 5 минут 38 секунд: зациклиться вконец какой-нибудь идеей где мысли притулить хотится драться! истин правоту обергать! от хамства! смел подумать! )
Только эксцентрики и чудаки хотели быть художниками, и им за это право надо было биться. Но, обратившись к этой теме наших дней — теме «художника» или «писателя», — я решила, что ее нужно развить дальше, поместив это создание в творческий ступор и рассмотрев приведшие его к этому состоянию причины. А они, несомненно, связаны с несоразмерностью двух явлений: огромные проблемы — война, голод, нищета — и — крошечный индивидуум, пытающийся их отразить. Но что действительно давно уже стало невыносимым, что терпеть дальше было совершенно невозможно, так это этот образ чудовищно оторванного от всего и всех, чудовищно самовлюбленного и возведенного на пьедестал «художника». Похоже, молодежь как-то по-своему это почувствовала и изменила, создав свою культуру, где сотни, тысячи людей снимают фильмы, так или иначе участвуя в этом процессе, делают газеты и журналы всевозможных видов, сочиняют музыку и книги, фотографируют, рисуют. Они упразднили этого оторванного, творческого, чувствительного персонажа — растиражировав его на сотни тысяч экземпляров. Эта тенденция достигла наивысшей точки своего развития, своего финала, а значит, как это всегда бывает, скоро пойдет реакция. Тема «художника» неизбежно должна сопрягаться с темой субъективности. Когда я только начинала писать, на писателей давили, призывая их уйти от «субъективности». Это давление зародилось внутри коммунистических движений и явилось развитием общественной литературной критики, созданной в России в девятнадцатом веке группой замечательно талантливых людей, из которых наибольшую известность снискал Белинский, и которые использовали искусство, а в особенности — литературу, в борьбе против царизма и угнетения. Такой подход к искусству быстро получил широкое распространение, много позже, в пятидесятые, отозвавшись эхом и в нашей стране темой «приверженности определенным политическим взглядам». В коммунистических странах он по-прежнему силен. «Возишься тут со своими личными глупостями, когда Рим горит» — так он имеет обыкновение выражать себя, на уровне повседневной жизни, — и этому было трудно не поддаться, поскольку исходило это от самых дорогих и близких, и от людей, которые делали то, что вызывало большое уважение: например, они пытались бороться с расовыми предрассудками в Южной Африке. Однако романы и рассказы, вообще искусство любого вида упорно становилось все более и более личным. В Синей тетради Анна пишет о своих лекциях: «„Искусство в Средние века не было индивидуальным, оно было общинным; оно основывалось на общественном сознании. Ему был неведом болезненный индивидуализм, служащий основной движущей силой искусства капиталистической эры. И настанет такой день, когда и мощный эготизм индивидуального искусства тоже останется в прошлом. Мы снова вернемся к такому искусству, которое будет выражать не внутренние противоречия человека и не его обособленность от своих же собратьев, но его ответственность за других людей, его братские по отношению к ним чувства. Западное искусство… все больше и больше напоминает пронзительный вопль муки, испускаемый душой, фиксирующей собственную боль. Боль становится нашей глубинной и подлинной сущностью, нашей реальностью…“ Я говорила что-то в этом роде. Около трех месяцев назад я стала заикаться в середине лекции и не смогла ее закончить…» Анна начала заикаться, потому что она пыталась закрыть глаза на некоторые вещи. Как только зарождается давление или течение, от них уже не скрыться: было невозможно не быть в высшей степени субъективным; это, напротив, было, если хотите, основной писательской задачей. Игнорировать это было невозможно: невозможно было написать книгу о строительстве моста или дамбы и не углубиться в описание мыслей и чувств строивших их людей. (Вы думаете, это карикатура? — Вовсе нет. Это или/или и в данный момент находится в самой сердцевине литературной критики коммунистических стран.) Наконец, я поняла, что выходом из этой дилеммы, или способом прохождения через нее, преодолением неловкости, вызванной тем, что пишешь о «мелких личных проблемах», является осознание того факта, что ничто не является сугубо личным, в том смысле, что ничто не является уникальным и присущим одному тебе. Когда ты пишешь о себе, ты пишешь и о других людях тоже, поскольку твои проблемы, страдания и радости, все твои чувства — а также твои незаурядные выдающиеся мысли — не могут быть только твоими. Разобраться с проблемой «субъективности», с этой шокирующей ситуацией, когда ты поглощен делами крошечного индивидуума, который в то же время пребывает внутри взрыва восхитительных и ужасающих возможностей, можно, если увидеть в нем микрокосм и таким образом прорваться через личное и субъективное, если попытаться личное возвести до общего, как это, по сути, всегда и делает сама жизнь, преображая личный опыт — как ты его, во всяком случае, воспринимаешь, пока еще не вырос, «Я влюбляюсь», «Я проживаю то или иное чувство, обдумываю ту или иную мысль», — в нечто несопоставимо большее: взросление, в конце концов, — это всего лишь понимание того, что твой невероятный и уникальный опыт проживают и все остальные люди тоже.
Лессинг Дорис » Золотая тетрадь
ТРАПЕЗА
Перевод В. Топорова
Мы выпили долгую ночь на высоких лесах искушенья, Зубами вспахали порог и посеяли затемно гнев. Еще нам осталась трава, чтобы спать, — но разбудит нас мельник: Он ищет живое зерно неторопким своим жерновам.
В цианистом свете небес остальные соломинки — блеклей: Чеканят иную мечту и не ходят с чужих козырей, А мы, в темноте перепутав беспамятство, память и чудо, — Мы длимся один только миг и, смеясь, презираем его.
Мы канули в воду зеркал в сундуках с фосфорическим светом — На улице лопнут они на потребу слепым облакам. Наденьте пальто и карабкайтесь следом за мною на скатерть! Ведь спим только стоя среди недопитых бокалов! Ведь сны посвящаем медлительным тем жерновам!
ПАУЛЬ ЦЕЛАН
Пауль Целан (псевдоним; наст. имя — Пауль Лес Анчель; 1920–1970). — Родился в семье австрийских евреев в Черновицах. В молодости прошел через «лагеря принудительных работ» румынско-фашистского режима. Родители Целана погибли в Черновицком гетто. После войны уехал в Австрию, где в 1948 г, выпустил первый поэтический сборник — «Песок из урн». С 1950 г. жил в Париже. Покончил с собой, бросившись с моста в Сену. Наиболее значительные произведения созданы поэтом в конце 40-х годов, в том числе всемирно известная «Фуга смерти».
Переводил на немецкий язык произведения русских и французских поэтов (Блока, Есенина, Рембо, Валери и др.).
Стихи П. Целана неоднократно печатались в СССР в русских переводах, начиная с 1967 года.
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\ Людям гуманным свойственны чистота и разум — проявление доброго начала Вселенной. Злодеям — жестокость и коварство — проявление злого начала Вселенной. Ныне, во времена великого счастья и благоденствия, покоя и мира, дух Чистоты и Разума витает повсюду — и в императорском дворце, и в отдаленных уголках страны. Он превращается то в сладкую росу, то в ласковый ветерок, распространяясь по всему миру. Яркое солнце загнало дух Зла и Коварства в глубокие рвы и расселины скал. А ветер и облака не дают ему вырваться на свободу, даже струйке его, тонкой, как шелковинка. Чистота и Разум стоят на пути у Зла и Коварства, Зло и Коварство стремятся всячески навредить Чистоте и Разуму. Чистота и Разум, Коварство и Зло — между ними извечная борьба, в которой они не могут уничтожить друг друга, как Ветер и Вода, Гром и Молния. Если струйка зла, вырвавшись на свободу, поселится в каком-нибудь человеке во время его рождения, не станет он ни добродетельным, ни злодеем. Но ум и способности возьмут верх над лживостью и коварством. Рожденный в знатной и богатой семье, он скорее всего вырастет распутником; в семье образованной, но обедневшей — пойдет в отшельники и со временем прославится. Даже в самой несчастной, нищей семье он добьется известности, став актером или гетерой, но никогда не опустится до того, чтобы наняться рассыльным или слугой и угождать какому-нибудь пошлому тупице.
Настроение было отвратительным, хотя впадать в пессимизм смысла не было. Жизнь любит ставить людей в сложные ситуации, и только подведя к черте отчаяния, когда кажется, что все уже потеряно, вдруг в последний момент указывает направление выхода из тупика. Многим знаком этот эффект, и все по-разному объясняют его, чаще всего упрощая и называя «случаем».
Одной молодой женщине из Штутгарта, которая хорошо рисовала, один критик, не имевший в виду ничего плохого и хотевший ее поддержать, на первой ее выставке сказал:
— То, что вы делаете, талантливо и мило, однако вам еще не хватает глубины.
Молодая женщина не поняла, что имел в виду критик, и вскоре забыла его замечание. Но через день в газете появилась рецензия того же самого критика, в которой говорилось: «Молодая художница весьма даровита, и ее работы на первый взгляд довольно привлекательны; к сожалению, им не достает глубины».
Тут молодая женщина задумалась. Она начала просматривать свои рисунки и копаться в старых папках. Она пересмотрела все свои рисунки и также те, над которыми в настоящий момент работала. Потом она закрутила крышки на банках с тушью, вытерла перья и вышла подышать свежим воздухом.
В тот вечер она была приглашена в гости. Люди, казалось, выучили критику наизусть и то и дело говорили о большом таланте художницы и о привлекательности ее картин, с ходу бросавшейся в глаза. Но из шепотков на заднем плане и от тех, кто стоял к ней спиной, молодая женщина, прислушавшись повнимательнее, могла распознать:
— Глубины у нее нет. Вот в чем дело. Талант-то у нее имеется, а вот глубины, к сожалению, нет.
Всю следующую неделю молодая женщина ничего не рисовала. Она молча сидела в своей квартире, размышляла про себя и в голове ее неотступно кружила одна-единственная мысль, которая охватывала и проглатывала все остальные мысли, словно глубоководный спрут: «Почему у меня нет глубины?»
На вторую неделю женщина снова попробовала рисовать, но кроме неуклюжих набросков у нее ничего не вышло. Порой ей не удавался даже маленький штрих. Под конец она так сильно дрожала, что не могла больше окунуть перо в банку с тушью. Тогда она начала плакать и вскричала:
— Да, все правильно, у меня нет глубины!
На третью неделю она начала рассматривать тома по искусству, изучать работы других художников, старательно посещать галереи и музеи. Она читала книги по теории изобразительного искусства. Она пошла в книжный магазин и спросила у продавца самую глубокую книгу, которая имелась в его лавке. Она получила труд некоего Витгенштейна и не нашла ему никакого применения.
На выставке «500 лет европейскому рисунку» в городском музее она присоединилась к одному школьному классу, который вел по залам преподаватель художественного воспитания. Неожиданно, у одного из рисунков Леонардо да Винчи, она вышла вперед и спросила:
— Извините, вы не могли бы сказать мне, есть в этом рисунке глубина или нет.
Преподаватель усмехнулся ей в лицо и сказал:
— Если вы хотите шутить со мною шутки, уважаемая, то вам следует с утра вставать пораньше!
И класс от души расхохотался. А молодая женщина пошла домой и горько плакала.
Отныне молодая женщина делалась все более странной. Она едва покидала стены своего ателье и все равно не могла работать. Она принимала таблетки, чтобы дольше бодрствовать, и не знала, для чего ей нужно было бодрствовать дольше. И когда она уставала, то засыпала на своем стуле, потому что боялась ложиться в кровать, от страха перед глубиной сна. Она также начала пить и всю ночь оставляла невыключенным свет. Она больше не рисовала. Когда ей позвонил один антиквар из Берлина и попросил ее сделать для него несколько эскизов, она прокричала в трубку:
— Оставьте меня в покое! У меня нет глубины!
Время от времени она лепила что-то из пластелина, впрочем это были пустяки, ничего определенного. Она только запускала в пластилин кончики пальцев или скатывала из него маленькие шарики. Внешне она приходила в состояние запущенности. Она не следила больше за своей одеждой и не убирала в квартире.
Ее друзья беспокоились. Они говорили: «Нужно помочь ей, у нее сейчас полоса кризиса. Этот кризис или человеческого плана, или творческого; или же этот кризис — финансовый. В первом случае нам ничего не поделать, во втором случае ей надо выбираться из него самой, а в третьем — мы можем организовать для нее сбор средств, но это, пожалуй, будет ей неприятно».
И, таким образом, друзья ограничились тем, что стали приглашать ее, приглашать на обеды или на званые вечера. Она всегда отказывалась, обосновывая это обилием работы. Однако она вовсе не работала, а только сидела в своей комнате, смотрела перед собой и мяла пластилин.
Однажды она находилась сама с собой в состоянии такого отчаяния, что все-таки приняла одно приглашение. Один молодой человек, которому она нравилась, хотел по окончании вечеринки отвезти ее домой, чтобы остаться у нее с известной целью. Она сказала, что, пожалуйста, он может сделать это, поскольку и он ей нравится; правда, ему придется быть готовым к тому, что у нее нет глубины. Услышав это, молодой человек решил воздержаться от своих намерений.
Молодая женщина, которая когда-то так хорошо рисовала, опускалась теперь не по дням, а по часам. Она больше никуда не выходила, она больше никого у себя не принимала, из-за недостатка движения она располнела, от алкоголя и таблеток она старела с необыкновенной быстротой. Ее квартира начала гнить, от нее самой пахло заплесневелым.
В свое время она унаследовала тридцать тысяч марок. На них она жила три года. Как-то раз в ту пору она совершила путешествие в Неаполь, никому не известно, при каких обстоятельствах. Тот, кто заговаривал с ней, слышал в ответ лишь неразборчивое бормотание.
Когда деньги закончились, женщина разрезала и продырявила все свои рисунки, поднялась на телевизионную башню и прыгнула вниз со 139-метровой высоты. Но так как в тот день дул сильный ветер, она разбилась не на асфальтовой площадке у подножия башни, а ее отнесло через все овсяное поле к самой кромке леса, где бросило на верхушки елей. Несмотря на это, она тут же, на месте, скончалась.
Бульварная пресса с благодарностью подхватила этот случай. Самоубийство, как таковое, интересная траектория полета, тот факт, что речь здесь шла о художнице, подававшей некогда большие надежды, и к тому же имевшей привлекательную внешность, — все это обладало высокой информативной ценностью. Состояние ее квартиры оказалось таким катастрофическим, что фотографам удалось сделать в ней живописные снимки: тысячи опустошенных бутылок, повсюду следы разрушения, порванные в клочья картины, комки пластилина на стенах и даже испражнения по углам комнаты! Газета решилась еще на один разворот и на новое сообщение на третьей странице.
В литературном приложении была помещена заметка упомянутого вначале критика, в которой он выражал свою полную озадаченность в связи с тем, что молодая женщина таким ужасным образом покончила с собой. "Снова и снова, — писал он, — это обрушивается на нас, живых, страшным событием — когда мы становимся невольными свидетелями того, как молодой, талантливый человек не находит в себе сил утвердиться в своих кругах. Одной государственной поддержки и частной инициативы явно недостаточно там, где речь идет, в первую очередь, об опеке в человеческой сфере и о разумном творческом содействии в художественном секторе. Правда, тут следует сказать, что зародыш такого трагического конца в данном случае был, скорее всего, заложен все-таки в индивидуальном. Ибо не смотрит ли на нас уже с ее первых, еще кажущихся наивными работ та пугающая раздвоенность, видимая уже по своенравной, направленной специально на достижение такого эффекта, технике смешивания тонов, тот закрученный внутрь, спиралевидно вгрызающийся и одновременно до предела насыщенный эмоциями, но явно тщетный протест творца-создателя против своего собственного темного "я"? Та губительная, мне почти хочется сказать, беспощадная тяга к глубине?"
- Прости, король, - с трепетной мягкостью сказал мальчик, - прости, если я задам еще один вопрос, прежде чем покину твою удивительную страну.
- Спрашивая! - отозвался король, не переставая дивиться этому чужестранцу, который порой казался ему чистым, прекрасным и вырастающим до небес духом и вместе с тем - маленьким ребенком, нуждающимся в покровительстве и не доросшим до понимания серьезных вещей.
- О иноземный король, - начал свою речь посланец, - ты свел меня с печалью. Я пришел из другой страны, и большая птица на крыше храма оказалась права: здесь, у вас, несравненно больше горя, чем я мог вообразить. Страшный сон стал вашей явью, и я не знаю, кто правит вами - боги или демоны. Знаешь, король, есть у нас одно сказание - прежде я считал его досужим вздором. Если верить ему, то и у нас когда-то случались такие вещи, как война, и убийство, и ожесточение. Эти страшные слова давно забыты нашим языком, мы находим их только в старинных книгах сказок, для нас они звучат дико и немного смешно. Сегодня же я убедился в том, что это не выдумка, и я вижу, как ты и твой народ совершаете то, о чем мы знаем лишь из жутких преданий незапамятных времен. Но скажи мне: разве в душах ваших не брезжит прозрение, неужели вы не ведаете, что творите? Знакома ли вам тоска по светлым, радостным богам, по разумным и милосердным вождям и правителям? Неужели даже во сне вам ни разу не привиделась иная, лучшая жизнь, когда никто не желает того, чего не желают все, где властвуют разум и порядок, где люди встречаются только для того, чтобы одарить друг друга радостью и вниманием? Посещала ли вас хоть однажды мысль о том, что мир - это единое целое и нет ничего сладостнее и животворнее, чем замирание перед его ликом и служением ему всей силой человеческой любви? Есть ли у вас хоть смутное представление о том, что у нас именуется музыкой, и божественностью, и блаженством?
Опустив голову, внимал король этим словам. Когда же он вновь поднял ее, лицо его было преображенным и как будто озарялось улыбкой, хотя в глазах стояли слезы.
- Прекрасное дитя! - сказал король. - Я, право, не знаю, ребенок ты, или мудрец, или, быть может, само божество. Но могу уверить тебя, что все, о чем ты говоришь, знакомо нам и не вытравлено из наших душ. У нас есть сказание о мудреце стародавних времен, который чувствовал единство мира и слышал его в созвучиях небесных сфер. Довольно тебе? Может статься, ты и впрямь из страны блаженства и даже само божество, но нет в твоем сердце того счастья, той власти, той воли, которым нет отзвука и в наших сердцах.
И вдруг он встал во весь рост, и мальчик изумленно уловил мгновение улыбки на лице короля; оно сияло утренним светом, ясным светом, стирающим все тени.
- Теперь ступай, - крикнул он посланцу, - ступай и оставь нас с нашими войнами и пагубами! Ты смягчил мне сердце, ты напомнил мне мать. Довольно, будет, милый, славный отрок. Иди и спасайся, покуда не началась новая бойня! Я буду думать о тебе, когда польется кровь и запылают города, и о том стану думать, что мир есть единое целое, и нашу глупость, и наш гнев, и нашу дикость нам от него не отделить. Удачи тебе! И передай поклон твоей звезде, поклонись и тому божеству, символ которого - сердце, терзаемое птицей. Я знаю это сердце и эту птицу. И прошу тебя, мой милый друг из чужедальних стран: если придет тебе на память твой друг - несчастный король среди смрада войны, пусть он вспомнится тебе не согбенным печалью на походном ложе, а с улыбкой на лице, когда в глазах его были слезы, а на руках - кровь!
...Где-то в мире есть доктор, который помогает людям выйти из сильнейшей депрессии (такой, когда человеку ничего и никто уже не нужен, когда он потерял смысл жизни, самого себя и веру). Так вот, этот доктор выводит человека из депрессии всего за одну ночь очень необычным способом: он кладёт его живого в гроб и закапывает в землю на ночь. Человек всю ночь лежит в этом гробу. Эта самая длинная ночь в жизни человека, он несколько раз всерьёз думает, что про него забыли и не выкопают, он колотит в крышку гроба, кричит, плачет и хочет назад. Ему страшно в этом тесном ящике, в котором нельзя даже повернуться набок, у него затекла спина, ноги, руки, он потерял счёт времени, ему кажется, что он лежит здесь целую вечность и скоро к нему начнут заползать змеи и черви. И вот тогда, в ту самую минуту человек понимает: «Да что же это я делаю-то?! Да как же я живу? Жизнь-то проходит, да на что я её трачу?!» И человеку больше всего на свете хочется видеть и слышать своих вечно поучающих родителей. И человеку больше всего на свете хочется обнять свою вечно недовольную жену. Человеку больше всего на свете хочется почувствовать рядом другого человека. Когда утром этого человека выкапывают, он просто убегает домой. По дороге он видит, какое чудесное небо, как светло от солнца и как хорошо ходить, а не лежать. И никогда, никогда в жизни у него не будет больше депрессии, потому что он понял, что на самом деле он счастлив, просто раньше он не замечал этого...
Чтобы понять символику мыши в романе Домбровского и его мировоззрении, нам придется вспомнить его лагерное стихотворение «Мыши», напечатанное посмертно:
В иных грехах такая красота,
Что человек от них светлей и выше,
Но как пройти мне в райские врата,
Когда меня одолевают мыши?
Проступочков ничтожные штришки:
Там я смолчал, там каркнул, как ворона.
И лезут в окна старые грешки,
Лихие мыши жадного Гаттона.
Не продавал я, не искал рабов,
Но мелок был, но одевал личины…
И нет уж мне спасенья от зубов,
От лапочек, от мордочек мышиных…
О нет, не львы меня в пустыне рвут:
Я смерть приму с безумием веселым.
Мне нестерпим мышиный этот зуд
И ласковых гаденышей уколы!
Раз я не стою милости Твоей,
Рази и бей! Не подниму я взора.
Но Боже мой, казня распятьем вора,
Зачем к кресту ты допустил мышей?
Отрывок из Г.Гессе "Степной Волк" – А умереть, значит, нужно, Степной волк? – По-моему, да! Я очень доволен своим счастьем, я способен еще долго его выносить. Но когда мое счастье оставляет мне час-другой, чтобы очнуться и затосковать, вся моя тоска направлена не на то, чтобы навсегда удержать это счастье, а на то, чтобы снова страдать, только прекраснее и менее жалко, чем прежде. Я тоскую о страданьях, которые дали бы мне готовность умереть. Гермина нежно посмотрела мне в глаза – тем темным взглядом, что иногда появлялся у нее так внезапно. Великолепные, страшные глаза! Медленно, подбирая каждое слово отдельно, она сказала, сказала так тихо, что я должен был напрячься, чтобы это расслышать: – Сегодня я хочу сказать тебе кое-что, нечто такое, что давно знаю, да и ты это уже знаешь, но еще, может быть, себе не сказал. Я скажу тебе сейчас, что я знаю о себе и о тебе и про нашу судьбу. Ты, Гарри, был художником и мыслителем, человеком, исполненным радости и веры, ты всегда стремился к великому и вечному, никогда не довольствовался красивым и малым. Но чем больше будила тебя жизнь, чем больше возвращала она тебя к тебе самому, тем больше становилась твоя беда, тем глубже, по самое горло, погружался ты в страданье, страх и отчаянье, и все то прекрасное и святое, что ты когда-то знал, любил, чтил, вся твоя прежняя вера в людей и в наше высокое назначенье – все это нисколько не помогло тебе, потеряло цену, разбилось вдребезги. Твоей вере стало нечем дышать. А удушье – жесткая разновидность смерти. Это правильно, Гарри? Это действительно твоя судьба? Я кивал, кивал, кивал головой. – У тебя было какое-то представление о жизни, была какая-то вера, какая-то задача, ты был готов к подвигам, страданьям и жертвам – а потом ты постепенно увидел, что мир не требует от тебя никаких подвигов, жертв и всякого такого, что жизнь – это не величественная поэма с героическими ролями и всяким таким, а мещанская комната, где вполне довольствуются едой и питьем, кофе и вязаньем чулка, игрой в тарок и радиомузыкой. А кому нужно и кто носит в себе другое, нечто героическое и прекрасное, почтенье к великим поэтам или почтенье к святым, тот дурак и донкихот. Вот так. И со мной было то же самое, друг мой! Я была девочкой с хорошими задатками, созданной для того, чтобы жить по высокому образцу, предъявлять к себе высокие требованья, выполнять достойные задачи. Я могла взять на себя большой жребий, быть женой короля, возлюбленной революционера, сестрой гения, матерью мученика. А жизнь только и позволила мне стать куртизанкой более или менее хорошего вкуса, да и это далось мне с великим трудом! Вот как случилось со мной. Одно время я была безутешна и долго искала вину в самой себе. Ведь жизнь, думала я, в общем-то всегда права, и если жизнь посмеялась над моими мечтаньями, значит, думала я, мои мечты были глупы, неправы. Но это не помогало. А поскольку у меня были хорошие глаза и уши, да и некоторое любопытство тоже, я стала присматриваться к так называемой жизни, к своим знакомым и соседям, к более чем пятидесяткам людей и судеб, и тут я увидела, Гарри: мои мечты были правы, тысячу раз правы, так же как и твои. А жизнь, а действительность была неправа. Если такой женщине, как я, оставалось либо убого и бессмысленно стареть за пишущей машинкой на службе у какого-нибудь добытчика денег, или ради его денег выйти за него замуж, либо стать чем-то вроде проститутки, то это было так же неправильно, как и то, что такой человек, как ты, должен в одиночестве, в робости, в отчаянье хвататься за бритву. Моя беда была, может быть, более материальной и моральной, твоя – более духовной, но путь был один и тот же. Думаешь, мне непонятны твой страх перед фокстротом, твое отвращенье к барам и танцзалам, твоя брезгливая неприязнь к джазовой музыке и ко всей этой ерунде? Нет, – они мне слишком понятны, и точно так же понятны твое отвращенье к политике, твоя печаль по поводу болтовни и безответственной возни партий, прессы, твое отчаянье по поводу войны – и той, что была, и той, что будет, по поводу нынешней манеры думать, читать, строить, делать музыку, праздновать праздники, получать образование! Ты прав. Степной волк, тысячу раз прав, и все же тебе не миновать гибели. Ты слишком требователен и голоден для этого простого, ленивого, непритязательного сегодняшнего мира, он отбросит тебя, у тебя на одно измерение больше, чем ему нужно. Кто хочет сегодня жить и радоваться жизни, тому нельзя быть таким человеком, как ты и я. Кто требует вместо пиликанья – музыки, вместо удовольствия – радости, вместо баловства – настоящей страсти, для того этот славный наш мир – не родина… Гессе
ЮРИЙ КАЗАКОВ. ТРОПИКИ НА ПЕЧКЕ
Шел я однажды по берегу Белого моря, сильно притомился, и табак у меня кончился. «Вот горе-то! – думаю. – Как же я теперь без табаку?» Но только так подумал, вдруг гляжу – впереди тоня рыбачья, а в море напротив тони маленькое пятнышко: сидит рыбак в карбасе у ловушки, сторожит семгу.
Подошел я к тоне, увидал второй карбас, недолго думая столкнул его в воду, отпихнулся от берега и поплыл с рыбаком поздороваться, табаку попросить, а заодно расспросить его о дороге.
Подплыл я ближе, гляжу – карбас рыбака к колу привязан, на котором ловушка крепится, а на колу сидит птица и смотрит в воду. Птица эта была очень похожа на кулика длинными ножками и оперением, только клюв… Клюв у кулика длинный, а у этой птицы какой-то короткий и будто даже кривой! Но не столько меня клюв удивил, сколько то, что сидит странная птица на колу возле рыбака и не улетает.
Поздоровались мы с рыбаком, поговорили о погоде, покурили, и тут я спросил, что это за птица такая сидит у него и почему не улетает.
– А эвон, видишь маяк-то? – сказал рыбак и показал мне на красную башенку маяка.
– Вижу, – ответил я. – Вижу маяк, но не понимаю еще ничего.
– А вот сейчас поймешь, – засмеялся рыбак и рассказал мне историю птицы.
На Белом море в опасных местах – по берегам и на островах – стоят маяки. Зажигаются они с заходом солнца и горят всю ночь. А чтобы капитаны судов различали их друг от друга, каждый горит по-особому.
Тот маяк, о котором идет речь, горел красным и зеленым проблесковым огнем. Свет его был пронзителен.
Случилась однажды штормовая ночь на море, и старый рыбак долго не спал. Несколько раз выходил он из своей избушки, проверял, целы ли карбаса, слушал, как грохочет море, слушал вой и визг телефонных проводов и думал о тех, кто в эту ночь боролся в море с волнами.
Маяк работал. Стеклянная башенка его вращалась, узкие зеленые и красные лучи бежали по берегу. Они освещали на секунду темные горы, покрытые лесом, освещали и избушку и попеременно заглядывали рыбаку в лицо красным и зеленым оком. Потом перескакивали на воду и, как мечи, устремлялись вдаль, в страшное море с беспрестанно встающими горами волн.
Озябнув, рыбак уходил в избушку, подкладывал дрова в печь, пил чай и курил махорку. Окна избушки делались то красными, то зелеными, и рыбак с благодарностью думал о работниках маяка, которые не спали в эту ночь. И опять с тревогой возвращался мыслью к тем, кто плыл сейчас по бушующему морю.
Рыбак думал о людях и совсем не думал о птицах. Однако и птицам приходилось страшно в эту ночь. Во тьме, сквозь ветер летели перелетные стаи с Ледовитого океана. Многие птицы выбивались из сил, многие разбивались о провода и радиомачты, многие, обессилев, отбивались от стаи и в одиночку в последней надежде летели на пронзительный свет маяка.
Маяк работал, посылая во тьму прекрасные свои лучи. Но свет, который для людей был спасением, для птиц был гибелью. Они устремлялись к нему, и, измученным, им казалось, наверное, что путешествие их окончено, что все ужасы позади, а этот красный и зеленый свет – свет теплой Африки.
Они устремлялись к нему, как бабочки, ударялись о металлические перила, о толстые холодные стекла и умирали. Они умирали, упав тут же, на площадке, но смерть их, должно быть, была легкой. Они лежали, озаренные негаснущим ярчайшим светом, видимым на десятки километров, и им казалось, что они прилетели наконец в Африку.
Наутро шторм утих, выглянуло солнце, рыбак установил в море свои тайники и пошел на маяк расспросить, не было ли ночью какого несчастья.
Едва он вошел в дом, как увидел, что кухня топится вовсю, на плите стоят большие кастрюли и из всех кастрюль идет вкусный пар. Работники маяка обрадовались рыбаку и вынесли ему целую сумку дичи – уток и куликов. Все эти птицы разбились ночью о маяк, утром их подобрали, и каждая семья на маяке варила теперь себе похлебку из дичи.
Рыбак посидел, послушал радио, а потом с удовольствием понес сумку к себе в избушку: он давно не ел мяса, и рыба ему надоела. В избушке он поглядел в окно, порадовался хорошей погоде, затопил печку и стал теребить уток и куликов на похлебку.
Всю дичь он вывалил на лавку, брал по очереди и теребил, как вдруг заметил, что у одного кулика подрагивает крыло. Взял он его в руки и понял, что кулик еще жив, только очень измучен и разбит. Клюв у него был сломан, глаза поминутно затягивались пленочками, а сердечко торопливо стучало.
Сначала рыбак хотел оторвать ему голову, но, почувствовав своими корявыми ладонями стук сердечка, забыл даже и про похлебку. Раскрыв кулику разбитый клюв, он напоил его. Потом кое-как сложил и перевязал клюв и посадил кулика на подоконник.
Понемногу кулик оправился, ожил, стал взъерошиваться и бегать на длинных ножках по столу и по лавкам. Только клюв у него долго болел, и рыбак сам его кормил: копал червяков во мху, приносил с берега ракушки, выковыривал мякоть и отдавал кулику. А когда настали заморозки, рыбак поплыл к себе в колхоз и кулика взял.
Всю зиму жил кулик у рыбака в избе, а весной вместе с ним опять приехал на тоню. Он окончательно поправился, но клюв так и остался коротким и кривым. Рыбак было выпустил его, но кулик никуда не улетел, побегал по берегу, а вечером прилетел к избушке и стал шуршать и стучать клювом в окошко. Рыбак открыл окошко, кулик влетел, сел на подоконник, почистился, нахохлился, поджал одну лапу, спрятал голову под крыло и заснул.
Но самое интересное случилось, когда кулик, соскучившись, прилетел однажды к рыбаку, который покачивался в карбасе у ловушки. Кулик сел на кол и стал поглядывать туда-сюда. Сначала он сидел спокойно, но вдруг уставился в воду и заволновался. Рыбак тоже глянул в воду и увидал, что в тайник вошла семга. Семгу он тотчас поймал, а кулик с тех пор стал его помощником. Он всегда скорее рыбака замечает, когда в тайник заходит семга.
Кулика этого знает уже весь берег, и, когда охотники с маяка видят одинокого кулика, они долго приглядываются, не короткий ли у него клюв, чтобы не ошибиться и не подстрелить знаменитую птицу.
Выслушав эту любопытную историю, я посмотрел на кулика и спросил напоследок:
– Так, значит, и не попал он в тропики?
– А ему и на печке тропики! – сказал рыбак.
***
Паоло Коэльо писал:
«Ты ослабеешь, ты не сумеешь узнать нужный миг. Ты боишься», - говорит демон. «Ты ослабеешь, ты не сумеешь узнать нужный миг. Ты боишься», - говорит ангел.
И воин изумлен – оба говорят одно и то же.
«Давай я помогу тебе», - продолжает демон. И ангел произносит: «Я тебе помогаю».
И вот тогда воин постигает отличие. Слова одинаковы, да только разные уста произносят их.
И тогда воин выбирает руку своего ангела».
Добавлено спустя 12 часов 27 минут 30 секунд: Сначала его никто не слушал, потом притих один спорщик, за ним другой, третий, и скоро на таборе совсем стало тихо, Дерсу пел что-то печальное, точно он вспомнил родное прошлое и жаловался на судьбу. Песнь его была монотонная, но в ней было что-то такое, что затрагивало самые чувствительные струны души и будило хорошие чувства. Я присел на камень и слушал его грустную песню. «Поселись там, где поют; кто поёт, тот худо не думает», — вспомнилась мне старинная швейцарская пословица.
Владимир Клавдиевич Арсеньев Дерсу Узала
Один из самых лучших советов в жизни дал мне режиссёр Дмитрий Хананович Астрахан. 2016 был для меня очень тяжёлым годом, да и 2017 – немногим легче. И я, вероятно, как-то подсознательно вырулил во время интервью на тему преодоления жизненных сложностей. Спросил, что-то в духе «как вы умудряетесь кино снимать и спектакли ставить, когда у вас такие трагедии в жизни происходят (а у него действительно были трагические эпизоды в биографии)?». Он мне рассказал историю:
– Помню, я попал в армию, и первые месяца четыре обстановка была довольно унылой. К счастью, у меня с собой был маленький томик — «Таланты и поклонники» [Н. Островского]. И я каждый день ходил и придумывал какие-то сцены, маршируя в строю или во время кросса. Бежишь и думаешь: «А эту сцену я сделал бы вот так». Так и пролетает этот унылый день. Кстати, я эту пьесу так и не поставил, хотя сочинил много.
А потом уже добавил: «Ты же писатель? Так и пиши. Ты занимаешься творчеством, вот и утилизируй все эти жизненные проблемы в творчество». Этот совет навсегда мне в сердце запал. Как говорили древние латиняне: «Дважды даёт тот, кто даёт вовремя». И знаете, что? Жизнь действительно изменилась.
А ещё вот, что думаю. Каждому совету – своё время для понимания. Скажи мне кто-нибудь об этом в другой год, в другой обстановке, без жизненной иллюстрации, и прошмыгнуло бы всё мимо ушей, как уже бывало сто тысяч раз. А тут – попал. Щас можно было ещё духовненького подпустить, мол, учителя можно увидеть везде бла-бла-бла, но не буду. Пусть этим другие люди зарабатывают.
Добавлено спустя 22 часа 56 минут 19 секунд: Сейчас уходит идея жизни, когда сразу в голову начинают лезть мысли по поводу того, а для чего ты эту жизнь прожил, зачем жил? Понимаете? В Бога мы не верили, потому что нас не учили верить или не верить. Мы ценности эти человечьи, я думаю, растеряли. Я теперь стал верить, ну, не в Бога. Я так переделаться быстро не могу. А в то, что выше закона может быть любовь. Выше прав – милость. Выше справедливости может быть прощение. И мне кажется, что этой формулы достаточно, чтобы не опускаться ниже человеческого уровня. И не обязательно давить машиной собак, отказываться от детей в родильном доме, не помогать родителям, жить, забыв, что нас призвали великие предки - не убей, не укради. Нам это потихоньку стало казаться лицемерным, несерьезным. Потому что свобода. А свобода – это значит, делай что хочешь, и живи как хочешь. И тем, кто так хочет жить, не хочется задумываться, что свобода, оторванная от интеллигентности, здравого смысла, от доброго сердца - страшная штука.
Евгений Леонов
Незавидна доля умываться заместо воды слезами, но дивно то, что, как дождевые потоки уносят пыль и грязь с мостовой, так слезы (столь болезненные!) очищают очи мысленные, омывают зрение сердечное, прозрачными творят очи ума.
Таким образом, человек становится счастливым через свои несчастия. Видит прекрасное и великое там, где большинство не видит ничего, обретает богатство в том, мимо чего мир сей пробегает пуст и нищ…
Добавлено спустя 34 минуты 3 секунды: «Женщинам, как и волчатам, нужно такое же введение, которое научило бы их, что внутренний и внешний миры не всегда сулят безоблачные радости. Ведь многие женщины не знают даже той самой первой науки о хищниках, которую волчица преподает своим детенышам, а именно: если что-то больше тебя и внушает опасность, спасайся бегством; если слабее — поступай как хочешь; если оно больное, оставь его в покое; если у него колючки, жало, клыки или острые когти, отойди и ступай восвояси; если оно хорошо пахнет, но его держат металлические челюсти, не приближайся». (Кларисса Пинкола Эстес «Бегущая с волками»)
Добавлено спустя 39 минут 45 секунд: Каждый их может увидеть. Это те двое, внешне вроде чужие, что просто стоят, и связь между ними может выдать лишь напряженный канат взглядов, устремленных друг в друга. Или те, успокоенные взаимной близостью, что позволили своим рукам жить отдельной жизнью, исследуя каждую клеточку доступной к ласке кожи на запястьях и ладонях. Или те, абсолютно поглощенные, что без оглядки на мир, самозабвенно прижавшись друг к другу каждым швом на одежде, срослись в поцелуе.
Дети, в один миг ставшие взрослыми от внезапного познания любви, вошедшей в их тела и души.
(«образ действия 31» из цикла «Образы действия», 2004 год, опубликовано тогда же)
Добавлено спустя 27 минут 20 секунд: «Танцы в то время служили не просто забавой или поводом для флирта: некоторые энергичные па и прыжки являлись своеобразным способом проверить запас жизненных сил партнерши, ее физический потенциал в качестве будущей супруги и матери». (Леони Фрида «Екатерина Медичи»)
Добавлено спустя 5 часов 2 минуты 57 секунд: «Ты должен понимать, что не бывает такого: вечером надел крест, утром проснулся – и уже веришь безоглядно. Всех одолевают сомнения. Я тоже сомневался. Даже апостол сомневался. Но вера – не то место, где ты пребываешь в блаженстве, а то место, к которому всегда стремишься. Вера – это усилие к ней, а не успокоение. Когда надобно выбирать, выбирай так, будто бог есть, даже если сейчас тебе кажется иначе. Вот это и называют верой». (Алексей Иванов "Тобол")
Февральский номер журнала Riviera. Собственно текст-ответ на вопрос «нуждается ли любовь в браке и в каком», ниже.
«Любовь нуждается во внимании. Внимании к самому чувству, к тому, кого любишь, к себе в этой любви. Хотя бы для того, чтобы не перепутать влюбленность с любовью. И на этой волне не заключить брак, как некую гарантию того, что любимый/любимая всегда будет рядом. Брак или просто решение быть вместе – это уверенность, да, но в не партнере, а в себе. Это выбор двоих и общее видение – куда идем мы вместе. И внимание к тому, чем наполнен этот путь. И понимание, что в какой-то момент дороги могут стать разными. И выбор: соединять их снова, или позволить друг другу продолжить путь самому. Вот это пугающее – «как я без тебя?» – самый грустный повод вступить в брак. Когда я знаю, что и «без тебя» я продолжу идти, может медленнее, может по-другому, но идти, понятие брака перестает быть таким нагруженным. И тогда становится неважно: со штампом или без, постоянно или наездами. Мы просто вместе друг для друга и всего того, что важно нам обоим».
Добавлено спустя 32 минуты 53 секунды:
отозвалось
"Мы должны позволить себе состояние разочарования, ибо оно означает капитуляцию культа себя и своих достижений.
Ах, нам так хотелось бы видеть, как мы достигаем просветления, как наши ученики празднуют это событие и осыпают нас цветами; нам хотелось бы видеть чудеса, землетрясения, богов, поющих ангелов и т. п. Но ничего подобного никогда не происходит. Достижение просветления с точки зрения эго —полнейшая смерть, смерть личности, смерть я, меня и моего, смерть наблюдателя. Это последнее и величайшее разочарование. Движение по духовному пути очень болезненно. Оно совершается через постоянное сбрасывание масок —мы как бы отрываем их от себя целыми слоями, и каждый раз это вызывает боль.
Эта цепь разочарований в конце концов побуждает нас к отказу от всякого честолюбия. Мы падаем все ниже и ниже, пока не коснемся почвы, пока не ощутим связи с самой основой чистоты и здоровья — с землей. Мы оказываемся ниже всего, проще всего, мельчайшей песчинкой без каких бы то ни было ожиданий. Когда мы приземлены, не остается места для мечтаний или фантазий, и тогда наша практика становится наконец действенной. Мы начинаем учиться правильно заваривать чай, учимся ходить прямо, не спотыкаясь. Весь наш подход к жизни становится более простым и непосредственным; теперь любые поучения, которые нам случается услышать, любые книги, которые удается прочесть, обретают действенность. Они как бы подтверждают нашу практику, поощряют нас к работе в должности песчинки — каковой мы и являемся — без ожиданий, без мечтаний.
Мы слышали так много обещаний, слышали так много заманчивых описаний всевозможных экзотических мест, видели так много снов, но с точки зрения песчинки нам не стоит и рассчитывать на все это. Мы всего лишь пятнышко пыли посреди вселенной. И в то же время наше положение весьма богато возможностями, очень красиво и удобно для работы. В сущности, оно весьма привлекательно и многообещающе. Если вы —песчинка, то остальная вселенная, все пространство, вся протяженность принадлежит вам, потому что вы ничему не препятствуете, ничего не стесняете, ничем не владеете. Существует колоссальная открытость: вы как бы император всей вселенной, потому что вы всего лишь песчинка. Мир очень прост и в то же время так величествен и открыт! —потому что ваше вдохновение основано на разочаровании, в котором отсутствуют амбиции эго".
<<... - Да когда ты поймешь, наконец, что никакая помощь тебе не нужна! Харты лишь создают иллюзию невозможности выбора. На самом деле все в наших руках. Я желаю тебе сделать правильный выбор. Открою тебе напоследок еще один секрет. Он очень простой, но именно с помощью него можно периодически становиться для Системы невидимкой. Когда ты чувствуешь, что твои мысли тебе не принадлежат, остановись. - В каком смысле? - Останови свой внутренний диалог. Смени частоту. Для этого подходит все что угодно – медитация, созерцание, потрясение красотой, расфокусировка зрения. Все что угодно. Главное сбить частоту той радиостанции, которая вещает нам с детства, указывая куда дальше идти и как дальше поступать. Слушай голос своего Сердца. Он не обманывает. Никогда.
- Но ведь ты сам говорил, что Система начинает присматриваться к человеку, меняющему частоту. - Да ну и пусть! Видишь ли, не смотря на то, что я оперирую понятием «Система», я до сих пор сам не знаю что это такое. Это невозможно понять, но можно почувствовать на себе ее прикосновение. Система огромна. Ее власть распространяется на все континенты. Я думаю, она создана из невидимых психоэнергетических полей, связанных с жизнедеятельностью человека. И для того чтобы поддерживать свое существование, она вынуждена постоянно стимулировать эмоции людей, содержащие в себе огромный психоэнергетический заряд. Мне кажется, что потенциал здесь не играет особой роли, важным является сила эмоции, ее интенсивность, насыщенность. Если сравнивать положительные и отрицательные эмоции людей, как ты думаешь, какие будут более сильными? Мальцев задумался на мгновение. - Сложно сказать. - Да ничего сложного, - Адучи поворачивается к сновидцу, - люди не умеют радоваться, они бояться быть счастливыми. Они даже примету придумали – «много смеешься – не к добру!». Представляешь? Люди бояться смеяться! Любая радость отягощена ожиданием горя, любой успех отягощен страхом зависти и сглаза, любая мечта отягощена грядущим разочарованием. А вот в негативных эмоциях силы предостаточно. Именно поэтому Системе выгодны войны, страдания, слезы. Она ничего не может поделать – ею движет закон системной безопасности, когда она вынуждена обеспечивать свою жизнедеятельность самым эффективным способом. - И что, ты думаешь, если люди научатся по настоящему радоваться, Система перенастроит свою структуру и будет стимулировать людей на счастье и веселье? Адучи смеется. - А почему бы и нет? Мальцев сомнительно хмурится. - Ты же понимаешь что это утопия? Адучи водит руками над огнем костра. - А вот сейчас я действительно открою тебе настоящую Тайну. Это мой тебе подарок на прощание. Дело в том, что когда Бог сотворил человека на этой Земле, он дал ему уникальнейший дар! Самый ценный дар в этой Вселенной! Не догадываешься, что это? Мальцев раздумывает. - Способность любить? - Ну вот, ты опять говоришь заученными фразами, даже не понимая их истинного смысла. Способность любить является следствием этого дара… - Ну… - Ладно, не буду тебя напрягать. Бог дал человеку Свободу Выбора! Понимаешь? Свободу быть кем угодно! И даже Бог, подарив человеку этот подарок, не может влиять на человеческую судьбу. Что же тогда говорить о какой-то Системе… - То есть, ты хочешь сказать, что Система на самом деле не властна над нами? - Ну конечно! С помощью нашего намерения мы можем выбирать любое из направлений в этом мире! Это наша врожденная особенность. Мы можем выбирать любой из вариантов этой жизни, а Системе придется подстраиваться под наш выбор и вписывать этот вариант в свой сценарий. - Так это получается, что, становясь жертвами Системы, мы всего лишь проявляем свой выбор быть жертвами? Костер полыхнул вверх обжигающим крылом огня, будто подтверждая слова сновидца.
- Вот и все! – Адучи развел руками, - это и есть самая великая тайна на планете. И не надо никаких Учений и иерархий, чтобы ее понять. Просто с детства нам внушают, что мы являемся существами зависимыми, и мы, вырастая, продолжаем выражать наше намерение жить такой жизнью, не понимая, что эти голоса в наших мыслях не всегда являются нашими. - Так что же делать? - Принять ответственность за свою жизнь на себя. Перестать искать виноватых и пастырей. Услышать голос своего истинного Я. А этот голос можно услышать, только научившись прислушиваться к своему сердцу. Тайшин наклонился, и, зачерпнув ладонью рыхлый снег, размял его в пальцах, - А кем ты мечтал стать в детстве? - Я не помню… - Это слишком банальный ответ для кандидата в оборотни. - А ты? Ты кем мечтал стать? - Вопросом на вопрос, тоже банально. Ну, ты что?.. - Ну, давай, скажи мне напоследок. Может, если ты скажешь, я тоже вспомню свою детскую мечту? Ковров протянул руки к огню. Отсветы бродили причудливыми тенями по его лицу, и Мальцев сразу вспомнил ту ночь страшных историй в лагере туристов. Ковров что-то тихо прошептал, и костер сразу стал ярче, словно откликаясь на слова друга. - Я мечтал стать Сказочником. Но потом понял, что сказки сами по себе скучны, и решил оживить их. Так я решил стать Волшебником. Мечтал сидеть у костра на берегу реки, не думая об опасности и наслаждаясь миром вокруг. Мечтал гулять по лесу с собакой. Спокойно спать ночью. Вечером любоваться закатом, а утром – восходом. Общаться с близкими людьми и не считать время, отпущенное на жизнь. Он замолчал. Мальцев поворошил длинной палкой угли. - И что, сбылось? - Потом оказалось, что быть Волшебником в этом мире достаточно хлопотно и опасно. Общество не нуждается в Волшебниках. Люди чувствуют себя ущемленными и напряженными рядом с ними. Тогда я запечатал эти желания глубоко в подсознании, подобно драгоценному кладу, скрытому от посторонних глаз, и решил воевать с таким Обществом. Я решил стать Воином. Однако воевать с родными и близкими тоже было довольно болезненно. И я решил, что совершу какой-нибудь невероятный подвиг, и Общество признает меня Героем. И вот тогда все мои враги, все мои родные и близкие тоже признают мое мнение… Ты никогда не задумывался, почему все дети мечтают стать Великими, или хотя бы, Значимыми, но большинство становятся посредственными неудачниками? И вообще, почему большинство людей, такие интересные в детстве, становясь взрослыми, превращаются в голодных, хитрых, коварных и тупых существ? Мальцев развел руками: - Потому что они люди… Ковров хлопнул в ладоши. - Именно! Следовательно, для того, чтобы перестать быть такими неприглядными созданиями, что им необходимо сделать? - Перестать быть людьми? - Нет, им нужно перестать быть зависимыми людьми. - Но ведь нужна альтернатива. Не все могут позволить себе стать оборотнями. - Для тайшина стать оборотнем, это значит стать свободным. Стать оборотнем, это научиться выходить из под диктата социальных шаблонов. А это могут все, но все себе это позволяют. Если бы я остался Воином, Система бы придумала назначение моему воинственному настроению. Став оборотнем, я получил возможность становиться кем угодно. Я научился понимать язык ветра и голос огня, шепот реки и шелест деревьев, общаться с животными и понимать других людей. Стать оборотнем, это не значит отказаться от своей человеческой природы. Наоборот, это значит стать истинным самим собой, потому что оборотень – это наша истинная сущность. Стать оборотнем – это значит освободить свое восприятие, это значит перестать находиться в плену иллюзий относительно собственной природы, это значит найти выход из ловушки нашего ума, из тюрьмы видимого материального мира. На самом деле нам доступно гораздо большее. Вот только сбежать из этой тюрьмы достаточно сложно, потому что ее охраняют очень опытные часовые. Однако это возможно. Все что для этого нужно – освободиться от лишнего веса, чтобы стать легким, а потом оседлать Ветер и полететь вместе с ним домой, туда, где в пыльных сундуках нас ждут наши истинные мечты. Треск костра сгладил неловкое молчание, возникшее после последних слов Адучи. Он встал и посмотрел на Мальцева. - Так кем ты хотел стать? Мальцев смущенно заерзал на своем месте. - Воином. Самым великим Воином на земле. Ковров многозначительно кивнул. - Понятно. Я так и подумал. Прощай. Возможно, мы еще увидимся. Удачи тебе… >>
Похоть вызывает желание обладать а желание обладать пробуждает намерение убивать. Одно событие вызывает другое. У человека есть слабости, он несовершенен. Несовершенство приводит его к чувству вины, чувство вины приводит к стыду, стыд компенсируется гордыней и тщеславием, а когда не хватает гордыни одолевает отчаяние и всё это приводит к разрушению, что и станет его судьбой.
"Что появляется как демон, что называется демоном, что признается демоном, существует внутри самого человека и исчезает вместе с ним." Миларепа, Гималайский йог (1040-1123)
Человек сидел на пляже, безмолвно глядя на извечно шумящее море. Сигареты улетали одна за другой, в кармане было всего лишь несколько монет номиналом в пару-тройку глотков местного пойла. Человек не думал ни о чем, кроме того, как тихо и спокойно вокруг. — И что же мы тут делаем в такое позднее время? Голос из ниоткуда заставил Человека лишь спокойно обернуться. — Сижу курю. На луну смотрю. Тебе то какое дело? Черт присел рядом с Человеком. — Не возражаешь, стрельну? — Не возражаю, кури сколько влезет. Человек протянул сигарету. Черт вставил её в зубы и задымил, не прикуривая. — Полно тебе, кури, как у нас полагается. Человек протянул зажигалку. Черт повиновался, взяв её когтистыми пальцами. — Знаешь, за долгое время ты первый, кто воспринял меня так спокойно. Обычно все быстро мотали, крича шайтан, дэвил, нечистый... Как тебя зовут? — Меня? Человек. Просто Человек. Парень спокойно дымил, как будто рядом сидел не представитель высшей касты управления миром, а обычный представитель хомосапиенс. — И все же мне это не понятно.
Черт медленно пересыпал в пальцах песок. Он плавился и стекал по его ладоням в прибрежные волны.
— А чего мне тебя бояться? Ты душу пришел мою забирать? Так попробуй, рискни нервами и силами. Человек усмехнулся. — Нет? Тогда просто посиди рядом и поболтай со мной. Черт удивленно смотрел на безмятежное лицо Человека. Тот был молод, его лицо пока что не тронула ни одна морщина. — Ты еще юн, огонь твоей души еще горит ярким пламенем. Но я не вижу, чтобы пламя тянулось к чему-либо. Что, крутиться в колесе жизни - не для тебя? — Ну почему ты так решил? Я люблю свою работу, например, и тянусь к ней. Моя работа - это моя радость и счастье, если можно так сказать. По крайней мере, сейчас. Не знаю, что будет дальше. Черт засмеялся. Он слышал это не впервой. — Ты мне напомнил историю из молодости, там был такой же, как и ты. В итоге наколол меня, смылся с целой душой, любимой женщиной и кучей знаний в придачу. А меня под хвост сношали пятьсот лет после этого, ведь такую душу упустил... — Фауст, что ли? Ха, я знал, что Гёте не на пустом месте это выдумал. — Этот-то? Да бегал за мной, стажировался. Мелкий еще, до сих пор библиарием работает в нашей картотеке, все рассказики пишет, достал уже. Ему говорят - работу работай, а он не-е-ет, в Шерлока Холмса играет, проверяет всё, ищет, где бы мы могли облажаться... Ладно, мы ушли от темы. Чего ты хочешь? Тут уже рассмеялся человек.
— В обмен на душу, разумеется? О-о, я много чего хочу. Не, не переживай, не машину, телок и кучу денег. Я хочу другого. Давай прям по Фаусту, раз уж ты сказал, что я на него похож. Черт заинтересовано кивнул. Эта разнарядка на душу казалась ему интересной. — Я хочу, чтобы как в той фразе "Человеку нужен Человек" было. Черт оживился и щелкнул хвостом по песку. — Не вопрос! Над водой появились силуэты девушек, одна краше другой, казалось, они сотканы из лунного света, проходящего через них. Добрые глаза, нежные руки, прекрасные тела. Все это звало Человека к ним, как щенки в приюте, с видом "выбери меня, забери меня с собой". — Мираж. Или суккубы. С Фаустом не прокатило. Человек кинул бычком в строй прекрасных нимф. Черт недовольно буркнул что то под нос. — Ладно, пусть так. Помнишь девочку, которую ты так любил тогда, в средней школе? Как её.. — Кристина. Помню. Продуктивный был выпускной.
Человек усмехнулся, вспоминая ту ночь, когда родители тихо ушли из дома. Мать вышла первой, а отец, заговорщически поглядывая по сторонам, сунул сыну пачку презервативов и ключ от домашнего бара, потрепал его по голове и, подмигнув, закрыл за собой входную дверь. Было хорошо. Было очень хорошо. Человек вспомнил ту ночь в деталях. Кристина была прекрасна. Но еще прекрасней она была с утра. Заспанная, милая и такая невинная, словом о-о-очень сильно отличающаяся от ночной фурии, которая не выпускала Человека из кровати часа четыре, пока оба не пресытились и не провалились в объятия Морфея.
— Тогда как тебе это? Перед Человеком возникла девушка. Та самая Кристина, вполне себе реалистичная, живая и очень красивая. — И чё? Это Кристина? Не. Кристина сейчас уже замужем, у неё трое детей и она вынашивает четвертого от любимого мужа. Так зачем мне её копия, будь она хоть в сто крат лучше, пока оригинал не со мной? Да и не нужна она мне, с таким прицепом-то... Кристина исчезла. Черт же, начинал злиться. — Ладно. Я готов сделать для тебя нечто большее, так сказать, готов подергать за ниточки Мироздания. Готов? — Ну давай посмотрим, что у тебя. Перед Человек возникла она. Та самая, кто не раз разбивал его сердце, кому он прощал все мыслимые и немыслимые грехи. Та, за кого он был готов отдать жизнь. Та, с кем он желал остаться в Вечности. Щелчок пальцев, бычок летит в неё. Она осыпается кучей мокрого песка и сливается с волной, уносясь в море. Глухой голос человека заскрежетал, словно кто-то пытался завести старый, ржавый механизм, давно лежавший в сырости и от того настолько потерявший свои функции, что сама попытка его завести грозила фатальным исходом для уставших шестеренок: — Та, кого я любил, рассыпала изморозь внутри меня, создала мое ледяное королевство, которое ей не растопить. Нет, Чёрт, только не ей. Ты у меня не только душу, но и нервы выпросить собрался? Мы с тобой о чем говорим? О том, чтобы вернуть всю мою боль, или о том, чтобы я плавал по волнам счастья, наслаждаясь каждой секундой своей жизни?
Чёрт начинал закипать, собственно как и песок вокруг странной парочки. — Та-а-ак... Хорошо. Не хочешь этого? Тогда может хочешь, чтобы у тебя были верные друзья? Ну знаешь , никогда не предадут, дружба до гроба, всегда помогут, всегда приедут, выслушают и будут готовы порвать за тебя самого... — тут Черт замялся, усмехаясь и пугливо озираясь — ...Сатану?
Человек лишь рассмеялся.
— Ты что, подписан на пацанские паблики, дружок? Ты думаешь, что если мне понадобится друг, то я буду просить дать мне друга у того, кто не знает, что такое дружба? Песок вокруг вздыбился, закружился, плавясь и мерцая синими обжигающими огнями ада. Чёрт вскочил и, брызжа слюной, заорал: — Да как так-то?! Ты что, вообще не понимаешь, что я тебе предлагаю?! Я предлагаю тебе тех, кого ты давно хотел, тех, с кем ты хотел всего: секса, любви, дружбы, разговоров по ночам, признаний, да даже гуляний за ручку под луной! Почему ты отказываешься?! Ты же одинок, ты один как перст! Разве одиночество тебе не противно, разве ты не готов сделать всё, что угодно, только чтобы не быть одному в этой холодной, липкой массе, которую вы, людишки, называете жизнью?! Море было неподвижно. Человек долго смотрел на него, молча и не двигаясь, прежде чем заговорить: — Проблема твоя, Чёрт, в том, что ты предлагаешь мне то, чего хочу я. А не то, чего хотят они. Они выбрали себе дорогу, они уже идут по своему жизненному пути. А я - лишь в поиске, поэтому и не рвусь в прошлое, пытаясь заполучить его идеалы. К тому же, предлагая мне друзей, ты предлагаешь мне всего лишь стереотипы. Ты предлагаешь мне охрану, верную, которая всегда спасет из любой жопы, да, но далеко не друзей. Поэтому ты не сможешь выполнить моё желание, так как я сам не знаю, с кем рядом я хочу остаться и встретится ли мне этот человек. А если и встретится, то точно без твоей помощи, так как сотворить то, чего не знаю ни я, не ты - это не в твоих силах, ведь ты так же одинок и не знаешь, с кем бы ты хотел быть, будь такая возможность. В твоей жизни так же есть работа и ты даже сейчас на ней, даже сидя рядом со мной. Так хоть на секунду успокойся и передохни, как это делаю я.
Пляж успокоился, песок опал вниз ровным слоем, как будто его только что постелили желтой простыней.
Чёрт долго сидел в безмолвии. Смотрел на море, слушал, как бегут волны, любовался луной, отбрасывающей серебряную дорожку, подходящую под их ноги - ноги странных собеседников, одиноких и уставших, и думал о чем-то своём. И внезапно вскочил, схватил невесть откуда взявшуюся сумку с договорами о продаже душ и со всего размаху кинул её в воду. И тихо произнес:
— Да ну нахер... Десять тысяч лет я бегаю с этими договорами, кручусь как белка в колесе, а всё, что встретил - лишь грязь, низость. Я, может, тоже в церковном хоре петь хотел. А кто меня спрашивал? Короче... Можно мне сигарету? И, может, сходим в бар?
Человек усмехнулся и протянул руку: — Другое дело. Олег. — Годфри.
Как быть... 
1999-2019