Никогда прежде традиционный брак и традиционные ценности не находились в таком глубоком кризисе, как сейчас. Согласно данным Росстата количество заключенных браков сейчас на уровне Великой отечественной войны. А по разводам, хоть и произошел отскок после пиковых значений начала нулевых, но все равно цифры весьма значительные. "Мало браков – много разводов": такие тренды.
Вот, например, данные за 2016 год: 985 тысяч браков и 608 тысяч разводов. Значительно больше половины браков заканчиваются разводом. И это совсем не традиционно. Это то, что пугает и заставляет в панике кричать на каждом углу об упадке морали, разложении общества и деградации институтов семьи.
Особенно пугают разводы. Это главный фактор, на который рефлексирует российское общество. Как жить в мире, в котором каждый третий брак распадается? Вот были же благословенные времена СССР, когда статистика разводов приближалась к нулевой отметке, а потом пошло-поехало. Что-то с нами не так…
Не с нами, можно расслабиться. Мы в этом вопросе совсем не одиноки. Да, у нас есть свои особенности и мы еще о них поговорим, но в общем и целом: «меньше браков — больше разводов» – это мировой тренд. Общецивилизационный. Норвегия, Германия — больше 40% разводов. А это между прочим высочайший уровень жизни. Наиболее развитые и преуспевающие страны мира. Так что не в нашем низком уровне жизни дело.
И даже не в падении морали и утрате высших семейных ценностей. Испания, Португалия, Чехия – это страны, где до сих пор актуально влияние католичества и обрядов венчания. Тем не менее, здесь самые высокие показатели разводимости для Европы: до 60 и больше процентов браков заканчиваются разводом.
Что-то не так с нами со всеми. Мы все в глобальном кризисе институтов семьи. Каждая третья семья распадается – это нужно научиться признаваться. Традиционные ценности больше не актуальны. И это не страшно! Туда им и дорога. Семья и брак не деградировали в 21 веке. Все ровно наоборот.
Семья и брак – эволюционировали. Уход от традиционности и даже уход от нуклеарности – это движение вперед! Растущее количество разводов – это адекватный тренд. Феномен развода – это нормально и правильно. Нам нечего бояться, мы живем в лучшем мире, чем жили еще два-три поколения тому назад.
Да, у нас есть масса проблем переходного периода. Мы многое должны скорректировать и подстроиться под новые реалии, но всё это, в любом случае, лучше застоя. Прогресс и перемены – это непросто, факт. Новые вызовы часто сбивают с ног и рушат судьбы. Но мы обязательно справимся. Мы каждый раз справлялись и справимся в этот раз.
А чтобы понять, почему нынешний кризис семейных ценностей – это правильное развитие. Почему развод – это нормально и правильно. Нам следует рассмотреть процесс эволюции семьи. То, каким образом мы оказались в этой точке, где браков все меньше, а разводов все больше. Откуда в нас эти установки, которые так негативно влияют на нас и заставляют нас чувствовать неуверенность в завтрашнем дне. И что же нам делать дальше?
Для этого мы рассмотрим три этапа эволюции семьи. Они поочередно сменяли друг друга. Взаимопроникали друг в друга. И сейчас мы находимся в своеобразной гибридной переходной фазе, сочетающей в себе надстройки всех этих типов.
Первый этап – это традиционная многодетная семья. Далее идет нуклеарная многодетная семья. И, наконец, наша стадия из 2019-ого года – постиндустриальная семья. И каждому этапу эволюции семьи соответствует свой этап развития общества. Традиционная семья – это аграрное общество. Нуклеарная формируется, когда на смену аграрному типу приходит индустриальное общество. Затем наш 21 век. Век постиндустриальный. Постмодернистский. И тому подобное. Определений много, потому что это не конечная фаза, мы находимся в динамичном развитии.
И вот, благодаря такой, простенькой на первой взгляд периодизации, мы сможем понять то, что влияет, и что формирует современную российскую семью. И то куда, и за счет чего ей двигаться дальше.
Начнем с традиционной многодетной семьи. Она же патриархальная. Она же широкая. Она же семья аграрного типа. Много определений. Эта семья имеет огромное историческое значение. Большую часть обозримого прошлого именно этот тип семьи был фундаментальным и единственно функционирующим.
Глобально. Любое аграрное общество, а любое общество до индустриализации и промышленного переворота было аграрным, так вот оно формировало традиционную семью по патриархальному типу. И ключевой особенностью этого типа было то, что традиционная семья – это прежде всего экономическая ячейка.
Это же аграрное общество. Натуральное хозяйство. Все, что семья производила своими руками и составляло их экономику. Это была своеобразная фирма, где все было подчинено экономической составляющей. Ведь эта экономика выживания. Пища, кров, одежда – все это производилось внутри семьи или обменивалось на то, что было произведено. Только собственный труд определял возможность выжить. Поэтому, все прочие характеристики семьи вытекали из этих изначальных условий и потребностей.
Традиционная семья была единоначальная. У неё была четкая иерархия с доминантой главы семьи. Того самого патриарха, который, как директор фирмы или начальник производства, руководил всеми процессами внутри семьи. И это была абсолютно вынужденная мера: поддержание эффективности за счет жесткого контроля, это то, что в производственной экономике и весь двадцатый век и иногда и в двадцать первом до сих пор практикуется. Опять же, когда это касается необходимости четкого регулирования производственных процессов.
Еще одна характеристика: распределение ролей было жестким и традиционным. Что также факторы вынужденного контроля и взаимозаменяемости. Когда у всех членов семьи должна быть своя отведенная роль. Кто-то работник в поле. Кто-то работник по дому. Кто-то и там, и там. Кто-то главный, кто-то подчиняется. Один сменяет второго. И всё это должно работать как слаженный механизм с четкими, переходящими от поколения к поколению, ролями.
Третий пункт: «широкая» семья, когда три поколения и более живут под одной крышей. Необходимость в такой широкой семье была опять же вынужденной. Тут начинал срабатывать фактор микродемографии. Такой семье, где много членов из разных поколений – ей проще выжить в условиях высокой смертности, рисков для здоровья или потери трудоспособности. Семье же нужно как-то распределять скудные ресурсы и поэтому факторы овдовения, осиротения, инвалидности, или кого-нибудь из сыновей заберут на войну, или эпидемия, голод от природных факторов, или войны совсем рядом: все это возможно пережить, если есть хоть какой-то родственный контакт, и тот самый микродемографический фактор, когда побольше вариантов, кто может выживет и сможет прокормить семью.
И еще один, последний, пункт: устойчивость ролей и статусов. Никакие чувства влюбленности, никакие проявления индивидуальных желаний не являлись факторами для смены ролей и статусов. У женщины свое место, у мужчины свое. Четко закрепленный статут мужа или жены. Пока ты младший сын – у тебя один статус. Пока ты ребенок – у тебя другой статус. И никаких вариантов, чтобы самому что-то определить или что-то сменить не было.
И тут мы вновь отталкиваемся от факторов выживаемости и эффективности в изначальных условиях. Конечно же, были индивидуальные послабления. Конечно, кто-то там влюблялся и переходил в другие семьи. Кто-то проявлял свою индивидуальность и пытался жить иначе. Но в изначальных условиях аграрного общества такие вольности были неэффективны и не приживались. Например, «малая» семья: муж+жена+ребенок, да, они могли жить обособленно, но чуть голод, чуть болезнь и всё. В буквальном смысле смерть для всей семьи. От голода, холода и разрухи.
Только эта жесткая патриархальная конструкция, основанная на контроле, на четких ролях и статусах, на многочленстве – только она была эффективной. Все остальные формы просто не работали. Мы критикуем патриархальность, нам она кажется чрезмерно жестокой, темной, негуманной, но в тех условиях экономики и демографии, развития науки – это была естественная форма и единственная жизнеспособная форма. Широкая семья входила в общину. Община в волость. И такие патриархальные конструкции формировали фундамент нашей российской цивилизации на протяжении веков. Аграрный тип общества мог функционировать и выживать только так. И давать хоть какую-то платформу для государственности нашей родины.
Отдельно хотелось бы поговорить о детях в условиях патриархальной традиционной семьи. Отношение к ним было совсем не таким, какое есть сейчас. Оно было крайне утилитарным. Мелкая рабочая сила, которая, если дорастет до более-менее взрослого возраста, то становится основной рабочей силой.
И всё.
Никакого воспитания, особого ухода, родительских привязанностей — всего этого не было. Ребенок рождался, если выживал при родах, то подвешивали люльку где-то в центре дома, и у кого были свободные руки и время, то поочередно что-то там немного качали и ухаживали. Никто ради плача ребенка от дел не отрывался. Все дела не бросал, как это происходит сейчас. Вокруг новорожденного семья и родственники не плясали. Современная привязанность и центричность семьи на детях – это совсем не приветствовалось.
Воспитывали детей разве что передавая какие-то навыки для того, чтобы дальше формировать их профессию и рабочую роль. А так воспитанием и уходом занимались либо совсем старшие поколения, которые уже были недееспособные (а такое было редкостью ведь средняя продолжительность жизни за тридцать не всегда переваливала). Либо подросшие дети, в основном сестры, которых еще не определили в другие семьи. Подросшие мальчики уже все-же трудились, а не лоботрясничали с младшими.
Почему же формировалось такое отстранение от детей?
Во-первых, этот тот самый труд. Семья должна была постоянно трудиться. Каждый день. Иначе вечером нечего будет поесть и негде будет жить. Занятость 24/7, причем буквально. Во-вторых, детская смертность. Из десяти детей до подросткового возраста доживали двое-трое. Значительная часть умирала в младенчестве. Первые год-два. И даже не от факторов ухода, ведь умирали также и у королей, и у высших сословий. Тут просто дети болеют часто и много. Приобретаемый иммунитет только формируется. А никаких прививок и антибиотиков естественно не было, поэтому любой сложный диагноз, любая обширная инфекция, любая эпидемия и голод – дети умирали в первую очередь.
А с такой смертностью либо у каждого родителя будет ПТС и «синдром потери ребенка». А это бесконечная психологическая яма и депрессия. И тогда просто человечество сразу вымирает. Потому что, кто пойдет в поле работать, все будут только реветь о смерти очередного ребенка. Либо же идет адаптация, отстранение. Формирование запроса на доминанту внешних факторов. Высшей силы. «Бог послал, бог прибрал» — вот это всё. Когда индивид психологически разгружает себя от потери ребенка и как бы снимает ответственность, что позволяет хоть как-то жить дальше. Но это отдельная большая тема: зачем, почему и как сформировались религии.
Вот так, например, описывает жизнь в русской деревне один писатель.
«Незамужняя женщина … рожала каждый год и, как это обычно делается по деревням, ребенка крестили, и потом мать не кормила нежеланно появившегося, не нужного и мешавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода»
Это роман «Воскресение». Лев Николаевич Толстой.
Еще один показательный пример есть во врачебных записках Вересаева Викентия Викентиевича. Это врач, писатель, переводчик, литературовед. Его рассказ конца 19 века: «Лизар».
«– Прежде, барин мой жалобный, лучше было. Жили смирно, бога помнили, а господь-батюшка заботился о людях, назначал всему меру. Мера была, порядок! Война объявится, а либо голод, – и почистит народ, глядишь – жить слободнее стало; бобушки придут, – что народу поклюют! Знай, домовины готовь! Сокращал господь человека, жалел народ. А таперичка нету этого. Ни войны не слыхать, везде тихо, фершалих наставили. Вот и тужит народ землею. Что сталось-то, и не гляди!
...Если чей бог хороший, то прибирает к себе, – значит, сокращает семейство. Слыхал, как говорится? Дай, господи, скотинку с приплодом, а деток с приморцем. Вот как говорится у нас!»
Жутковато из 21 века такое читать, да? Для нас дети вроде как главное. Гуманизм, когда человеческая жизнь превыше всего. А тут «голод почистит народ». Скотинку с приплодом, а детей с приморцем. Приморец – это мор, то есть болезнь какая-то.
Но мы должны осознать, что жуткие условия, в которых жили крестьяне на протяжении веков – это была реальность, к которой нужно было адаптироваться. И много детей – это было непросто. Кормить, содержать их в условиях постоянной нехватки ресурсов, огромное испытание.
Отсюда и статус женщины определялся. Её греховность – это всё, в том числе, и из-за нежеланных детей. Раз в год, после любой случайной сексуальной связи был риск беременности, а значит нагрузки на семью или общину. Поэтому, было порицание блуда. Поэтому, особый контроль за сексуальной жизнью. В общем, тут почти чистая экономика.
Вот еще цитата про статус женщины в российской деревне.
«В патриархальной семье на женщину смотрели прежде всего, как на семейную работницу, способность работать нередко была главным критерием при выборе невесты. «Женский труд в крестьянской семье и хозяйстве ужасен, поистине ужасен, — писал Глеб Успенский. — Глубокого уважения достойна всякая крестьянская женщина, потому что эпитет «мученица», право, не преувеличение почти ко всякой крестьянской женщине». Мученицей делали женщину не только труд, но и бесправие, зависимость ее от мужа, отца, свекpови и то, что ее pоль pаботницы находилась в постоянном противоречии с ее же ролями жены и матери. «В большой семье ни сила, ни ум, ни характер, — ничто не спасет женщину от подчинения и связанных с ним притеснений…» (А. Вишневский)
Еще один важный фактор дискриминации женщин, о котором не очень любят говорить – это, так называемое, снохачество. Сексуальная эксплуатация младших женщин в широких патриархальных семьях. И это была почти норма. Женщина, кроме тяжкого труда и жесткой зависимости от мужа, еще и терпела сексуальные нападки со стороны старших членов патриархальных семей. Причем сын-муж не имел права возмущаться и ревновать. Родительская доминанта и зависимость от старших поколений была настолько сильна, что вполне себе норма, что «малая» семья могла растить не собственного ребенка, а ребенка от отца мужа.
И теперь общие выводы по патриархальной семье.
Главенствующий фактор – это естественный отбор. Жесткая семейная конструкция, направленная на выживание. Все что не помогало выжить – уходило. Важнейшим фактором была устойчивость семьи в изначальных условиях. Будь то голод, война, эпидемии. Было тяжело и внутри этой патриархальной конструкции была масса проблем, но иначе было не выжить. Нужны были какие-то перемены внешних факторов, чтобы скорректировать эту патриархальную конструкцию. И это произойдет только с приходом индустриализации.
Но прежде чем двигаться дальше, у вас, наверное, возникает вопрос. А что мы тут с этой деревней возимся? Почему мы делаем акцент на крестьянской семье и её устоях, а не на каких-нибудь там мещанах или там дворянах.
А потому что, мы – крестьяне. Россия – это крестьяне. По переписи конца 19 века из 1000 человек только 15 дворян, 6 купцов и 106 мещан. И 841 крестьянин для Европейской России!
И ведь поэтому мы до сих пор в третьем-четвёртом поколении выходцы из деревень и крестьянства. Наши бабушки и прабабушки из этих самых патриархальных общин и широких семей по десять человек. И мы до сих пор в чем-то носители этой культуры и этой патриархальной надстройки.
И нет ничего страшного в том, чтобы признаться в этом. Да, мы нация крестьян. Да у нас интеллигенция, буржуазная прослойка – это минимальное представительство. Исторически дворян — 1 процент, а после революции и вовсе ближе к нулю. Крестьянство, патриархальность – это наш фундамент. Наша основа основ, которая оказывает на нас колоссальное влияние и в 2019-ом.
Это не хорошо или плохо. Это просто Россия. Наша страна и другой у нас нет. А когда думаем, что есть, и что у нас тут что-то другое в качестве фундамента. Когда тяготеем только к высшем слоям, к чему-то обязательно просвещенному, и стало быть перескакиваем ступеньки, убирая из уравнения то, что нам не нравится – тогда сразу большие проблемы. Каждый защищает что-то свое. Все сидят по своим углам. Никто никого не слушает. Каждый противопоставляет себя другому. Сразу у каждого «своя Россия, в которой желательно бы не было оппонентов».
Нет. Такое больше не нужно. У нас тут симбиоз. И эти, и те, и крестьяне, и дворяне, и мещане. И интеллигенция и не очень. И рабочие, и ученые. И еще разные национальные особенности. И разные культуры. И вероисповедания. И на примере семьи это будет очень хорошо видно. Мы разные и в этом наше преимущество. Если будем слушать и слышать друг друга – многому научимся. И корректировать что-то надо не насаждая сверху, а эволюционируя снизу, когда более продвинутые просто помогают, а не унижают и дискриминируют.
Вот теперь можно двигаться дальше. В индустриальное общество и то, как оно изменило патриархальную семью и аграрный уклад жизнь.
От патриархальной семьи к нуклеарнойДвигаемся дальше. Мы уже охарактеризивали патриархальную традиционную семью. Теперь пришло время промышленного переворота и индустриализации. Помните из уроков истории и обществознания, что такое индустриальное общество? Промышленный переворот. Англия, затем континентальная Европа. И все это 18-19 века. У всех же пятерки были по истории?
Так вот, из тех характеристик индустриального общества, которые непосредственно влияют на нашу тему, на семью, стоит выделить:
- рост и развитие образования, науки, культуры, качества жизни и инфраструктуры;
- отдельно очень важно развитие медицины и появление доказательной медицины;
- урбанизация и перемещение населения в город;
- формирование частной собственности;
- трудовая мобильность населения, как фактор того, что социальные перемещения стали неограниченны.
Что касается России, то она страна «второго эшелона». У нас начало индустриализации — это середина 19 века. Долго запрягали. Затем форсированная история, когда к концу 19 века и особенно в начале 20 века, всё быстро-быстро. Раз, и нет аграрного уклада жизни. Два, и нет деревни.
Формируется индустриальная городская среда. Появляются фабрики, а значит расширяется рынок труда. Появляются профессии, которые могут осваивать представители любых сословий. И все эти факторы влияют на патриархальные устои. Постепенно начинает формироваться новый тип семьи.
Но это не происходит по щелчку. Начиная с середины 19 века, под влиянием факторов просачивающийся индустриализации, патриархальная надстройка сначала приходит в кризис. И этот период с середины века можно выделить как начало кризиса традиционных ценностей.
Еще даже с Пушкина и Татьяны Лариной это все началось. «Я другому отдана и буду век ему верна». Уже тогда веяния эпохи романтизма, всех этих свободолюбивых западных поэтов-романтиков: Китса, Шелли, лорда Байрона, за которыми стоят философы просвещения. Вот под их влиянием формируется первичный запрос на индивидуальное переживание. Обособленное чувство любви и привязанности. Прежде всего у дворян и других высших сословий. Ведь им то трудиться и выживать не надо было. Можно было и «пострадать душою».
И вот эта формула: «Я другому отдана и буду век ему верна» – это формула невозможности, на самом деле. Формула выживания. Татьяна Ларина полностью принадлежала своему мужу и его семье. Без мужа, без фамилии, без дворянского дома – она никуда и никто. Никакой профессии и социального статуса, кроме «чья-та дочь», а затем «чья-то жена» у неё нет и не могло быть. Никакого рынка труда, кроме принадлежать мужу и выходить на светские мероприятия, у неё не было. И поэтому, индивидуализм, как запрос, вроде появился и она его активно выражает. Онегина любит и это её личное переживание, но вокруг всё еще патриархальное.
И даже в середине 19 века. Например, Островский и его Катерина: «Отчего люди не летают так, как птицы». Тут тоже желание вырваться из оков патриархальности. И тоже нелюбимый муж и его семья, которым она полностью принадлежала. Постоянная дискриминация со стороны Кабанихи. А в тоже время личное обособленное переживание и роман с Борисом. Очень хотелось ей куда-то на свободу, но нет её, этой свободы.
А почему? Там также растила Катерину маменька без труда. Ничего она не умеет. Податься некуда. А вроде даже и городские мещане. И по идее именно городская среда и должна все менять. Но ничего у нас еще в 60-е годы не готово. Крепостное право только начинают отменять.
Другое дело в Европе. Там индустриальная революция первой волны и к середине 19 века уже есть движение. И наглядней всего эти изменения можно проследить по творчеству импрессионистов.
Это вот Эдуард Мане. Предтече импрессионизма. И его скандальная для 1863 года картина «ЗАВТРАК НА ТРАВЕ». У нас Островский в это же время. А тут обнаженная женщина, которая сидит с мужчинами и этот полуоборот, и дерзкий бесстыдный взгляд прямо на зрителя.
Такое было шоком даже для Парижа. За такое поведение среди мужчин женщину наверняка отправили бы в тюрьму. Была уголовная статья за провокацию мужчин. Склонение к греху, к прелюбодеянию и всё такое. Еще оттуда, да, весь этот бред про мини-юбки и декольте, которые провоцируют мужчин и обязательно соблазняют. Но что-то видимо пошло не так с парижским обществом, раз они стали допускать такое, и позволили Мане нарисовать такую картину. А что пошло не так – это, как раз та самая индустриализация и промышленный переворот. Влияние внешних факторов.
Что такое Париж 60-х годов? Это Париж Барона Османа и его преобразований. Он еще в 53 году получил от Наполеона III карт-бланш на перестройку города, когда был назначен префектом департамента Сена. А это самый центр. Округа Париж, Сен-Дени и Со. И как стал прекрасен Париж при Бароне Османе! Получился такой местный Собянин. До него Париж не был тем невероятным городом, который мы так любим. Это был средневековый город. С узкими улочками. Небольшими площадями. Минимум освещения. Максимум вони, грязи.
Но Барон Осман все перестраивает. Создает бульвары, парки, аллеи. Эти лучи улиц и проспектов, ведущие к главным достопримечательностям. Строит вокзалы. Население Парижа всего за каких-то десять лет удваивается. С миллиона в 1850-ом до двух миллионов в 1860-е годы. Тем самым формируется новый тип городского обывателя: «бульвардье». Человек гуляющий. И именно его так жадно зарисовывают на своих картинах импрессионисты. Именно этот человек является для них новым веянием эпохи.
Но вернемся к женщине. Причем же тут она? Все дело в том, что именно женщины, как наиболее угнетаемый и притесняемый класс, становятся теми, кто заполняет эти, пусть еще и небольшие, но ниши свободы, и максимально используют новые перспективы. Мужчинам и так было нормально. Поэтому именно женщины подрывают патриархальные устои, даже не на уровне борьбы за права, а на уровне банальной возможности выжить, не попасть в тюрьму, не магинализироваться, получить хоть какие-то перспективы для заработка и социальной обособленности.
У нас подобные процессы также имели место. Только вот с опозданием на 40-50 лет.
Это портрет Иды Рубенштейн авторства Валентина Серова. Одна из лучших его картин. Коллекция Русского Музея в Санкт-Петербурге. 1910 год. Наш дерзкий взгляд в пол-оборота. Наша трещина на гранитном монолите патриархальных устоев.
И, конечно же, наши отечественные патриархальные устои противились подобным переменам в положении женщин не меньше французских. Знаменитый славянофил Кириеевский жестко критиковал женскую эмансипации называя её: «Нравственным гниением высшего класса европейского общества, абсолютно чуждым русской традиции и культуры». То есть снохачество, каторжный женский труд и полный контроль – это вот русская культура и правильное положение женщины. Или вот еще великий и ужасный. Светоч наш, Лео Толстой:
«Смотри на общество женщин как на необходимую неприятность жизни общественной и, сколько можно, удаляйся от них. В самом деле, от кого получаем мы сластолюбие, изнеженность, легкомыслие во всем и множество дурных пороков, как не от женщин?»
«Всё было бы хорошо, кабы только они (женщины) были на своем месте, т.е. смиренны».
«Мы увидим, что никакой надобности нет придумывать исход для отрожавшихся и не нашедших мужа женщин: на этих женщин без контор, кафедр и телеграфов всегда есть и было требование, превышающее предложение. Повивальные бабки, няньки, экономки, распутные женщины. Никто не сомневается в необходимости и недостатке повивальных бабок, и всякая несемейная женщина, не хотящая распутничать телом и душою, не будет искать кафедры, а пойдет насколько умеет помогать родильницам».
И тут хорошая иллюстрация перемен. Что рынок труда формируется. Он уже есть и конечно же женщина стремится выбрать его вместо деспотизма патриархальных устоев. Вековые традиции, когда женщина была виновна в греховности, в блуде, в разводах, в ссорах, приходили к концу. Даже в деревнях положение женщин стало доминирующим.
Вторым фактором, который активно подтачивал патриархальную надстройку – был фактор поколенческий. Фактор «отцов и детей». Только не тот Тургеневский, который мы мусолим в школе. Там такая скучная блажь про то, кто меньше нигилист, а кто больше либерал, что никакого отношения к действительным проблемам и переменам в обществе все это не имело.
Размышлять надо было про то, как старшие поколения закладывали своих детей в деревнях, лишая их возможности уже будучи взрослыми принимать самостоятельные решения. Про снохачество. Про то насколько власть родителей формировала экономическую зависимость их детей. Но о деревне высшим сословиям думать было не очень интересно. Зато деревне через пятьдесят лет после Тургенева будет, о чем рассказать высшим сословиям во время революций.
Так вот поколенческий излом произошел, когда «малая» семья получила экономическую независимость от «широкой» семьи. Когда молодой мужчина мог что-то заработать в городе. Получить какое-то жилье. Тогда все эти вековые недостатки патриархальной надстройки стали перекрывать преимущества. И «широкая» семья начинает распадаться.
Формируется новый тип семьи. На основе этой «малой» ячейки «большой» патриархальной семьи. Или ядра. Нуклеуса. Нуклеарная семья. Мама+Папа+ребенок. Это новый тип обособленных семейных отношений. То, что мы понимаем под современным браком, пошло именно оттуда. Начало 20 века для России.
Происходит полное переформатирование всех ролей внутри семейных отношений. Роли мужа, жены, родителя, социальные функции, даже биологические функции — все это меняется. И проследить за этими переменами лучше всего на примере эволюции брака. Заодно и поговорим, что это такое.
В принципе, исторический феномен брака и особенно его жесткая церковная форма, которая еще со времен средневековья – это всё преимущественно про демографию. Всякие социальные моменты или даже имущественные – они были вторичными и решались вне контекста брака. Главная же задача, которую выполнял брак – это объединить М и Ж в сексуальном плане, чтобы сформировать условия для производства потомства. Была очень высокая смертность, которая определяла необходимость высокой рождаемости и максимальной выживаемости потомства. И самым действенным способом, как спровоцировать эту рождаемость, было жестко ограничить сексуальные отношения между партнерами. Сделать их, с одной стороны, обособленными, то есть секс только внутри брака, с порицанием блуда и измен. С другой стороны, нужно было контролировать сексуальную жизнь на каждом этапе: половой акт, зачатие, вынашивание, вскармливание, выхаживание. Создать из этого неразрывную цепочку внутри одного союза.
И для того, чтобы спровоцировать секс внутри брака и заставить родителей взращивать потомство – для этого прежде всего и писались церковные законы. Все эти высокоморальные и высоконравственные нормы поведения. И это касается всех мировых культурных и религиозных традиций. Высокая смертность и низкая выживаемость была у всех, поэтому и жесткие правила были присущи всем странам и народам. Тех, кому не была присуща – их на карте мира не осталось. Их завоевали те, у кого все было строго, а значит эффективно.
И в России эти жесткие нормы традиционного брака были также распространены и затрагивали, как низшие слои общества, так и высшие. В равной степени. Особенно после принятия Православия и повсеместного распространения этой религии. Именно она стала внешним регулятором брачных отношений. Церковь проецировала в общество нужные для выживания ценности и нормы. Брак – это что-то священное. Брак – это навсегда. Порицание развода. Запрет абортов. Все вместе это факторы демографии. Без них аграрное общество просто бы вымерло. Мы еще и еще раз должны это уяснить.
Но как только сменились внешние факторы и прогресс привел к формированию индустриального общества, то сразу же видоизменяется и институт брака. Например, с появлением доказательной медицины снижается смертность. Особенно детская, а также снижается риск смертности у рожениц. Появляется эффективная контрацепция и начинается её массовое использование и формирование первичной контрацептивной культуры. А это всё означает, что секс больше не означал обязательный риск беременности. Половой дебют не приравнивался к браку и отодвигается в сторону от него. Сам брачный союз больше не являлся единственной формой сексуальных отношений. Даже рождение ребенка выходило за рамки факторов брака.
А это всё совершенно новая реальность. Тогда на рубеже 19-20 веков произошла настоящая сексуальная революции. Половое поведение полностью видоизменилось. Особенно это касается женщин, которые смогли формировать краткосрочные союзы, основанные на сексуальном влечении.
С тех времен патриархальная надстройка это все дело и осуждает. Но, конечно, тут история не про упадок морали и нравственности, на что так напирает традиционная повестка. Тут про прогресс и человечность. Риск забеременеть от отца мужа после того, как он тебя изнасиловал – это не лучшая судьба. Или терять одного за другим детей. А такое было веками. Это и есть традиционность! Поэтому, выбирать себе партнера основываясь на собственных желаниях, искать нужный вариант, чередуя свои отношения и самой определять момент рождения ребенка – это все-таки более нравственно и человечно. Тут, я думаю, всё достаточно однозначно.
Еще один момент, который формирует новое отношение к браку – это фактор трудоустройства. Оно стало внешним. Труд теперь не внутри семьи, а где-то там в обществе за зарплату. В таком массовом варианте. Были вариации, но если раньше, что семья произвела внутри своего хозяйства, то на это она и живет. Теперь же каждый член семьи имел возможность трудиться где-то вне семьи, и это формировало иную экономическую составляющую. Роли добытчика, факторы зарплаты и социального обеспечения при выборе партнеров – это все начинается тогда. И тогда сразу возникают разные варианты. И эти варианты во многом усложняют отношения, но преимуществ городской жизни все равно больше, что приводит к запросу на уход от традиционной семьи в сторону нуклеарной.
И да, вновь, как и в традицонной семье: «дети – это проблема». Но на этот раз совсем иного рода. С формированием индустриального общества и нуклеарной семьи резко падает рождаемость. Это происходит из-за повышения выживаемости. Раньше демография подталкивала, чтобы было больше детей и больше вариантов, кто там выживет, учитывая фактор высокой смертности. А теперь антибиотики, прививки, гигиена и вот почти все первенцы уже живы здоровы. И еще и живут долго.
Так в чем же тогда проблема, раз все живы здоровы? Проблема в повышенной ответственности и увеличенных затратах на воспитание ребенка. Вот эта новая модель семьи и брака, в которой ребенок теперь важная часть – это очень требовательная история. Повышаются затраты, как чисто финансовые, так и эмоциональные, физические, социальные. Увеличивается срок содержания детей родителями. Переформатируется роль матери. От чисто биологических материнских функций, которые были присуще матерям из традиционных семей: выносил-родил-покормил и по сути всё. Теперь поле расширилось и появились социальные функции.
Как растить ребенка? Тогда формируется педагогика. Семейная психология. Внутрисемейное родительское взаимодействие. Теперь ребенок – это не просто утилитарное отношение, когда обучил пахать в поле или там плести лапти, и вот он готовый человек. Теперь же появляется фактор вложений в человека. Нужно дать ребенку определенный уровень жизни. Уровень образования. Социализации. Обучить его разным общественным ролям. А мир динамичный. Все постоянно меняется. Что выбрать? Как правильно воспитать? Колоссальная нагрузка.
Но главное же, почему «дети – это проблема» — это факторы экономики. Иждивенство длится два десятилетия и даже больше. А это формирует жесткий финансовый конфликт. Те, кто непосредственно отвечают за экономические ресурсы – родители – они не вкладывают большинство денег в себя, а тратят их на детей. Что тормозит их собственное развитие. И как следствие – прирост экономических ресурсов в семью.
Для того, чтобы хоть как-то нивелировать этот пагубный эффект, а на стадии формирования нуклеарных семей он был просто разрушительным, вот эти возросшие требования к родительству, начинают делегировать в социальные институты. Ясли, садик, школа, больницы. Их массовое распространение связано с тем, что без них эта новая городская семья будет сидеть вокруг ребенка и тратить все зарплаты только на него. И никакого развития такое общество не получит. А нужно чтобы люди работали, повышали квалификацию, занимались общественным обустройством, а фактор воспитания должны уйти в отдельную профессию, где будут развиваться свои специалисты. Пока мама-папа будут развиваться в чем-то другом.
Получается, что изначально в момент формирования нуклеарной семьи, в неё были заложены эти факторы риска сложного финансового положения, зависимости от внешних институтов, разнообразия социальных ролей: когда и мать, и карьера, и хозяйка, и жена, и дочь. Когда кто-то более добытчик, кто-то менее. И вот это всё, что давит на нас до сих пор. И собственно с этими вызовами мы в кризис и пришли. Именно они приводят к разводам. К жесточайшей психологической нагрузке на современные семьи. И их корректировка – это то, что сейчас и заставляет нуклеарную семью эволюционировать в более эффективные модели, о которых мы еще поговорим.
Советская "неопатриархальная" семьяДо этого было общее понимание, что такое брак и институт семьи, теперь же рассмотрим, что же было свойственно нам в России. Мы же всегда какие-то особенные. У нас с начала индустриализации формируется прослойка городской интеллигенции. Настоящая буржуазная семья как и у всех нормальных людей. Идет адекватная смены парадигма, когда семья становится «для человека», а не человек просто винтик и работник для семьи. Когда формируются демократичные отношения. Когда присутствует индивидуализм внутри брачного союза. Когда есть некая суверенность семьи. Есть её автономия: бытовая, социальная, культурная. Это всё у нас было. И та самая любимая всеми нами городская интеллигенция конца 19 — начала 20 века – это всё ровно про это.
И когда так, то это естественная эволюция. Когда новые возможности, открываемые растущей индустриализацией и урбанизацией, идут на улучшение и на развитие. От жесткого патриархального доминирования к демократичности буржуазной семьи, в которой ориентация идет на потребление и улучшение благополучия. Когда чувства выходят на первый план. Когда индивидуальный выбор определяет дальнейшее развитие.
Был условный деревенский мужик, но вот он перебрался в город. Обучился какой-то профессии. Освоился в городской среде. Затем завел здесь отношения. Женился «по любви» на той, кто тоже освоилась. У них родился ребенок. И у всей этой нуклеарной конструкции ориентация стала на образование, карьеру, улучшение бытовых условий, социализацию. Классно звучит, да?
Но не получилось у нас такое. И главная причина – это поздняя, а правильней даже запоздалая, и как следствие, форсированная индустриализация. Никакой плавной эволюции, когда поколение за поколением формируются класс образованной интеллигенции или буржуазной рабочей прослойки, и они начинают менять общественный уклад – такого не было. Влияние городской интеллигенции было минимальным.
В наши города хлынула патриархальная деревня, которой 80% населения, и доминанта резко стала рабоче-крестьянской. Кто и как этим воспользовался мы, я надеюсь, знаем и понимаем. Никакой эволюции – только революция! Уход от патриархального мира был радикальным. «Весь мир насилья мы разрушим. До основанья, а затем. Мы наш, мы новый мир построим».
Отношение к семье в революционной России было примерно такое:
«В коммунистическом обществе вместе с окончательным исчезновением частной собственности и угнетения женщины исчезнут и проституция, и семья». Это господин Бухарин размышляет. А Лев Троцкий говорил, что «место семьи, как замкнутого мелкого предприятия, должна занять законченная система общественного ухода и обслуживания». Такой комбинат вместо индивидуальных семейных ячеек. Коллектив.
И все это звучит, как авантюрная попытка раздать всем столько свободы и столько «нового и светлого», чтобы это опьянило настолько, что можно было и поубивать половину страны за такие «высшие идеалы». Что, к сожалению, и случилось. План сработал. Но как только революция и гражданская война стихли и власти поняли, что победили. Как только пришло время отстраивать новую государственность, то уже начиная с двадцатых годов двадцатого века происходит уход от радикально-революционных настроений.
Семья, брак еще разок делают резкий разворот: формируются отношения между семьей и новом советским государством. «Мы вам – вы нам»: такой принцип. Советская власть поняла, что молодая нуклеарная семья много в чем нуждается: жилье, садики, образование, рынок труда. Значит, давайте, через эти институты на семью и влиять. Тогда и закладываются основы, когда садики, школы, пионеры, рабочие коллективы – все вместе это становится фактором контроля и утраты для семьи возможности независимых решений. И принцип тут очень вроде и логичный: «мы же вам это всё даем – построили садик и микрорайон – так вот, вы теперь нам и обязаны за это. Слушайтесь. И этот принцип настолько прижился, что мы с ним под коркой живем до сих пор.
Формируется «неопатриархальная» советская семья. Где патриарх – это государство, общество, коллектив. И тут также, как и с патриархальной церковной надстройкой, экономика и демография выходят на первый план. Надо было быстро нарастить население советского союза. И проконтролировать становление советского человека, вот буквально, от зачатия до эффективного использования в качестве работника и строителя коммунизма.
И стоит сказать, получилось. Между 1926 и 1989 годами численность населения России увеличилась на 59 процентов. Городское население выросло в 6,6 раз. А число городских семьей увеличилось более чем в 8 раз. И это учитывая фактор Великой отечественной войны.
За счет чего это произошло?
Первое: запрет абортов. Тут все понятно. Нужно было запустить воспроизводство населения, а то рождаемость и так упала из-за факторов индустриализации. Плюс общий демографический кризис после революции, гражданской войны, а до этого еще колоссальные потери во время Первой Мировой. Без запретов на аборты никуда.
Второе: тотальное ограничение разводов. Нарожали – воспитывайте. Несите ответственность. Тяжело. Нет денег. Или есть какие-то индивидуальные переживания и стремления, хочется нового — не важно. «Стерпится-слюбится». «Бог ребенка дал, и на ребенка даст». Простите, партия, а не Бог. В общем, новый светлый мир коммунизма без жертв не построишь.
Третье: запрет на незарегистрированные браки. Это важный пункт контроля и формирования общественной нормы, когда мужчина и женщина должны изначально подразумевать серьезные отношения. Никаких вот этих пожили и разбежались. Сразу брак и серьезные намерения. А там, когда партнеры уже вступят в зарегистрированный брак, то начнет работать второй пункт – запрет разводов, и всё: ловушка захлопнулась.
Еще появляется фактор: «морального облика советской семьи». Это когда первые три пункта строго контролируются. Должен быть ребенок, раз. Никакого развода, два. Никаких легкомысленных отношений, три. И все внешние проявления семейной жизни должны быть только положительные. И отсюда сразу все советские семьи стали аккуратненькие, высокоморальные, высоконравственные.
Это, конечно, не означало, что не было пьяниц, иждивенцев, бытового насилия, ссор, скандалов – всё это было. Но напоказ выставлялось что-то другое. Хотя, стоит признать, что осуждение и порицание бытового насилия, алкоголизации и дискриминации внутри семейных отношений – это всё в чем-то даже было эффективным моментом и где-то сдерживало рост этих пагубных моментов. Но проблема тут в том, что били жен и детей, насиловали и спивались совсем из-за иных факторов, а не так, что мало было «морали» и плохо следили за общественными нормами. Этой слежки было даже too much. И как это всегда бывает с радикальными перекосами,затем этот колоссальный общественный прессинг начал становиться контрпродуктивным.
В итоге получается, что советская семья приравнивалась к обществу, к коллективу. Та самая буржуазная обособленность семьи, она строго порицалась. Все должны были быть одинаковые, жить под надзором друг друга. Разделять общие проблемы и устремления. Конечно же к светлому и коммунистическому.
И еще последний важный пункт – искусство и культура проецировали в общество только нужные идеи. Никаких вольностей в раннесоветском и поствоенном периодах не было. Все строго по согласованию с линией партии.
Но были и плюсы советской семейной жизни. Одна революционная тенденция, направленная на разрушение патриархальных основ, все же сработала. Женщина получила тотальную эмансипацию. Мы почему-то не любим это подчеркивать, но именно у нас женщины с 1917 года получили безоговорочное избирательное право. Так рано и так полноценно не было ни у кого.
Еще доступ к образованию. А это важнейший фактор. Первая половина 30-х годов 20 века: на 1000 мужчин 333 мужчины получали среднее или высшее образование. Для женщин: на 1000/294 женщины. Всего через 30 лет, к первой половине 60-х годов, соответствующие показатели уже 1000/911 у мужчин и 1000/947 у женщин. Почти стопроцентное образование для женщин! Такого не было нигде в мире. А образование означает, что женщина могла выйти на рынок труда. У неё была профессия. И к 70-80 годам рынок труда и занятость женщин почти сравнялись с мужским. Тоже выдающийся показатель.
И это считывается с культурного кода. Позднесоветкая культура репрезентует реальное советское общество и уже умеет обходить давление линии партии. И поэтому многие фильмы, книги, музыка, артисты – это уже не идеология и пропаганда, а самоанализ и обособленный месседж искусства о том, как живут люди в СССР.
Поэтому вот «Служебный роман» и многие другие фильмы, а еще женщины-артисты, ученые, космонавты, руководители на разных ступенях — все вместе создает общественную норму равенства между мужчиной и женщиной.
То есть проблемы есть. И тогда были, и сейчас сохранились. Но такой дискриминационной политики, таких запретов, ограничений, узаконенных различий в категориях и статусов для мужчин и женщин – этого не было в нашем обществе. Мы не наследники жесткой дискриминационной гендерной политики. У нас есть гендерные аспекты в профессиональной деятельности. Когда не все профессии женщинами осваивались. Есть бытовой момент, когда проявлялась еще патриархальная стериопизация женской роли в хозяйстве и воспитании. Но она и до сих пор проявляется, и это отдельный разговор, почему так происходит, и как к этому относиться. Причины тут не в гендерных стереотипах даже, а в экономическом положении.
И вот одним из доказательств, что положение женщин к позднему СССР было достаточно адекватным, служит то, что именно женщины во многом и провоцируют снос этой надстройки «семья для государства». Происходит, как ни странно, кризис прогресса. Города растут. Промышленность растет. Продолжительность и качество жизни растут. Вовлечение женщин в общественные процессы становится повсеместными. И как следствие, семья в позднем СССР начинает формировать запрос на самостоятельность и суверенность.
Женщины тут стоят в авангарде перемен прежде всего потому, что на них проецируется одновременно необходимость отдавать всю себя государству и обществу, но в тоже время и семье, и детям, и мужу, и родителям. Тот же самый кризис «малого» и «большого», который был и у старой патриархальной надстройки.
Женщину провоцируют сделать выбор, куда прикладывать больше усилий, а это уже индивидуальное проявление. Это уже обособленность, а не тотальный контроль, четкие правила и установки. И женщины начинают выбирать: позже замуж, а пока карьеру. Мужа тоже желательно еще повыбирать, а не так, что все хорошие, просто потому что других в советском союзе не делали. В общем, в изначальном СССР с его контролируемым «неопатриархальным браком» героинь из «Москва слезам не верит» сложно себе было представить, а вот позднесоветкое общество – это уже совсем другая история.
Также еще маленькими шажочками в советскую городскую среду пробиваются элементы буржуазного суверенного уклада на уровне быта. Бытовая усредниловка и типизация – это работало на фазе становления. Когда разрушался аграрный уклад и рабоче-крестьянское население из бараков и изб перевозили в города, где даже минимально обустроенная квартира/коммуналка казалась чем-то невероятным.
А вот следующие поколения – уже запрос на улучшение. На индивидуальность. Типовые интерьеры и типовое потребление уже не давало эффекта адекватного уровня жизни. Нужно было что-то свое. Частное личное. Семьи уже хотели быть непохожими на соседей. Стремились в чем-то отличаться. Формировать свой индивидуальный уклад жизни. И это сильно разрушало контроль советской семейную политики.
А с уходом от СССР и с образованием РФ, все изменилось окончательно. И никакого жесткого контроля больше не было. Массово появились нерегистрируемые браки. Особенно в контексте повторного длительного союза. Появилась возможность разводиться. Появилась внебрачная рождаемость. И мы собственно вошли в эту мировую фазу, характеризуемую как кризис всех традиционных моделей и институтов семьи. Все общецивилизационные тренды стали работать и у нас.
Но обо всем этом, об «эпохе разводов» в девяностых и о том, почему "развод – это нормально", в следующей части цикла «Традиционный брак – мертв! Что дальше?»
1999-2019
